что через несколько дней она будет думать по-другому. Ханна же сосем не была в этом уверена: ей еще не приходилось видеть женщину, отказавшуюся взять собственное дитя. Спустя четыре дня Камилла наконец согласилась подержать дочь, для которой пришлось искать кормилицу в городе, ибо родная мать наотрез отказалась кормить ее грудью.
– Как мы ее назовем, любимая?
– Не знаю, – равнодушно ответила Камилла.
Как Иеремия ни пытался ее развеселить, все было тщетно. Она не стала участвовать в выборе имени, никогда не прикасалась к девочке, и Иеремия, жалевший малышку, не спускал ее с рук. Он не переживал из-за того, что у него не родился сын. Это было его дитя, плоть от его плоти, ребенок, которого он так долго ждал. Неожиданно он понял, что имела в виду Амелия, когда советовала ему скорее жениться и завести детей. Рождение дочери стало самым важным событием в его жизни, и он при каждом удобном случае наслаждением брал на руки маленький сверток. Иеремия мог подолгу сидеть рядом, с восхищением любуясь девочкой, ее крохотными ручками и нежным личиком. Он затруднялся сказать, на кого она похожа. Спустя неделю Иеремия решил назвать ее Сабриной. Камилла не возражала. Девочку окрестили в Сент-Элене и нарекли Сабриной Лидией Терстон. В этот день Камилла впервые вышла из дома, надев перстень с изумрудом и зеленое летнее платье. Правда, она еще испытывала слабость и злилась из-за того, что большинство нарядов стало ей мало. Ханна объяснила, что она слишком торопится, и попыталась успокоить, но Камилла оборвала ее, велев убираться и прихватить с собой ребенка.
Большую часть лета Камилла металась, словно львица в клетке. Действительность быстро разрушила мечты Иеремии о том, что жена будет баюкать их дитя. Камилла нервничала и с нетерпением ждала дня, когда они наконец вернутся в Сан-Франциско. Иеремия обещал поехать с ней в Нью-Йорк и в Атланту, но в июле мать Камиллы заболела, и отец написал, что им лучше отложить визит до Рождества. Эта новость вызвала у Камиллы очередной приступ гнева, что с некоторых пор вошло у нее в привычку. Она швырнула на пол лампу и удалилась, хлопнув дверью. Она ненавидела всех и вся: этот дом, эти места, живущих здесь людей, Ханну, собственную дочь. Даже Иеремия сделался жертвой ее несносного характера. В сентябре все вздохнули с облегчением, когда они собрали вещи и Камилла отправилась в город, по которому так тосковала. Казалось, она вырвалась на свободу из тюремной камеры.
– Семь месяцев! – с удивлением воскликнула она, оказавшись в передней их городского дома. – Целых семь месяцев!
– Мы соскучились по тебе! – заявили подруги.
– Я пережила худшие дни в жизни, – отвечала Камилла. – Просто кошмар!
Тайком от Иеремии она побывала у врача и запаслась новыми кольцами, жидкостью для спринцевания и соком американского вяза, тоже эффективного противозачаточного средства. Теперь никакие его слова не заставят ее отказаться от предосторожностей. Впрочем, после рождения Сабрины Камилла еще ни разу не была близка с мужем и не торопилась этого делать. Она не хотела рисковать. Ее дочери исполнилось уже четыре месяца, она превратилась в смышленую, милую и подвижную девочку с мягкими кудряшками и большими голубыми глазами, такими же, как у Камиллы и Иеремии, с пухлыми ручками и цепкими пальчиками. Однако Камилла редко видела собственного ребенка, и, вместо того чтобы поместить девочку в уютной детской рядом со своими комнатами, она предпочла поселить малышку на третьем этаже.
– От нее слишком много шума, – объяснила она Иеремии, которому хотелось, чтобы Сабрина находилась поближе к комнатам, где жили они с женой.
Но он не ленился подниматься к дочери наверх. Он любил девочку и не желал этого скрывать. Единственным человеком, не проявлявшим к Сабрине никаких чувств, оставалась лишь Камилла. Она отмахивалась от мужа, если Иеремия пытался завести разговор о дочери. Однако когда ребенку пошел седьмой месяц, Терстон начал по-настоящему беспокоиться. Камилла ни разу не приласкала собственную дочь. Когда девочка немного подрастет, она все поймет. Безразличие Камиллы к ребенку казалось неестественным, но, судя по всему, она действительно не испытывала к Сабрине никаких чувств. Ее интересовали только встречи с подругами, званые вечера или небольшие приемы, которые она устраивала в доме Терстона, когда Иеремия уезжал в Налу. Он заявил жене, что ему не нравятся ее подруги, поэтому Камилла встречалась с ними без него. Похоже, она охладела к мужу сразу, как только забеременела. Иногда Иеремия задавал себе вопрос, простит ли она его когда-нибудь. Очень сомнительно.
– Не торопитесь, – сказала Амелия, когда он поделился с ней опасениями во время очередного визита.
Взяв Сабрину на руки, Амелия что-то ей напевала, смеялась вместе с ней, и Иеремия вдруг с горечью осознал, насколько она отличается от его жены.
– Может, она боится маленьких детей. – Амелия заглянула Иеремии в глаза. – В конце концов, у меня ведь уже трое внуков.
У ее дочери, ко всеобщей радости ее домашних, наконец-то родился мальчик, однако Амелия все-таки нашла время, чтобы навестить Иеремию с Камиллой. Впрочем, узнав о визите Амелии, Камилла предпочла куда-то уйти. В последнее время она вообще редко бывала дома. Казалось, у Камиллы просто не было времени на мужа и дочь. Она оставалась дома только тогда, когда устраивала какой-нибудь вечер или бал. Иеремии все это уже порядком надоело. Камилле нравилось разыгрывать роль миссис Терстон и пользоваться связанными с этим благами и преимуществами, однако ей не хотелось исполнять ни одной из обязанностей, связанных с ее положением. Иеремия стал испытывать раздражение из-за того, что уже давно не спал с женой. С первого дня после возвращения из Напы она ночевала в туалетной комнате, заявляя, что плохо себя чувствует. Однако у нее всегда хватало сил, чтобы отправиться на очередной прием. Иеремия не осмелился рассказать об этом Амелии, но она догадалась обо всем сама. Когда наступили минуты прощания, ей вдруг стало его жалко. Иеремия заслуживал лучшего... И она с удовольствием подарила бы ему все это, если бы обстоятельства сложились по-другому. Она была слишком стара для него (по крайней мере ей самой так казалось), и поэтому Амелия от всей души радовалась, что у Иеремии появилась Сабрина.
Незадолго до Рождества Иеремия попытался положить конец светским развлечениям жены. Еще в ноябре Камилла заявила, что собирается пригласить шестьсот или восемьсот человек «на самый большой бал, который когда-либо устраивали в Сан-Франциско», как она с радостью объяснила. Взглянув на нее, Иеремия покачал головой:
– Нет.
– Почему? – В ее глазах полыхал гнев.
– На Рождество мы уедем в Напу.
Матери Камиллы не становилось лучше, а отец писал, что им пока не следует приезжать в Атланту.
