поблизости...
Его предложение привело Камиллу в ужас, однако она не стала возражать: ей ни за что на свете не хотелось расставаться с Тибо.
– Нет, там мы не сможем встречаться. – Она покачала головой и вытерла слезы.
В эту минуту дю Пре посмотрел на нее.
– Тогда ты должна уехать со мной. Тебе придется сделать выбор. Сейчас. На этой неделе. Нам надо уехать во Францию. Как бы там ни было, мне все равно пора возвращаться домой. Мы можем провести лето в моем замке на юге... – Если только отец пустит его туда... – или отправиться в Венецию, чтобы побывать на летних балах. – Это было ближе к действительности. – А потом, осенью, мы возвратимся в Париж.
Картина, нарисованная Тибо, привлекала Камиллу гораздо больше, чем Сент-Элена, но она понимала, что не имеет на это права. Ей, как жене Иеремии, следовало оставаться в Калифорнии. Кроме того, в этом были свои преимущества.
– Я не могу уехать, – с трудом выдавила она.
– Почему? Ты станешь моей графиней, ma cherie[4]. Подумай об этом!
Она подумала. Сердце рвалось на части. Отец всегда обещал выдать ее за графа или герцога.
– А как же муж? Как мне быть с дочерью?
– Тебе нет до них дела. Мы оба знаем это, верно?
– Неправда. – Но все ее поступки говорили о том, что Тибо прав, а жизнь, которой соблазнял ее дю Пре, устраивала обоих как нельзя лучше.
Она не хотела рожать детей, не хотела быть верной женой... не хотела и слышать о своем первом ребенке... Единственным, что связывало ее с Иеремией, оставался дом Терстона, а Тибо предлагал ей сразу два замка... И тут ее пронзил ужас. Неужели она опустилась до мелочных подсчетов? Чей дом больше... Какая мерзость, Боже, когда это кончится? Ей казалось, что она вот-вот разорвется пополам.
– Я не знаю, как быть. – Она опустилась на стул и зарыдала.
Тибо протянул ей бокал шампанского.
– Ты должна сделать выбор, любимая. Все как следует обдумать и взвесить. Когда ты будешь гнить в Напе до конца дней, то пожалеешь о том, что упустила такую возможность... Или когда он опять тебя изнасилует и заставит забеременеть...
При одной мысли об этом Камилла вздрогнула всем телом.
– Подумай хорошенько! Ведь я никогда не потребую этого.
Она знала, что рано или поздно Иеремия именно так и поступит. Он захочет сына. Но она не имела права расстаться с ним только из-за этого, ведь она была его женой... Камилла выпила шампанского и опять заплакала. Тибо обнял ее, и вскоре она отдалась ему.
В тот вечер, вернувшись домой, Камилла поднялась в детскую и долго смотрела, как играет ее дочь. Сабрине исполнился год, она знала несколько слов, начала ходить, однако Камилла не принимала участия в воспитании собственного ребенка, предпочтя отказаться от него. Ей хотелось закрыть лицо руками и заплакать. Она действительно не знала, как быть.
Позже, когда Иеремия напомнил, что до их отъезда остается пять дней, она подумала, что вот-вот сойдет с ума. На следующий день Камилла вновь пришла в номер Тибо, и на этот раз он сам принял за нее окончательное решение. Он приколол ей на платье большую бриллиантовую брошь, сказав, что это фамильная драгоценность, и объявил их помолвленными, а потом несколько раз овладел ею. На этот раз Камилла вернулась домой совершенно измученной. Она знала, что, как бы добр ни был Иеремия, она не сможет поехать с ним в Напу, не сможет родить ему новое дитя и даже не сможет посвятить себя тому ребенку, который у них уже был. Это ей не дано. Она уедет с Тибо в Париж и станет графиней. Наверное, в этом и состоит смысл ее жизни.
Иеремия слушал жену с отвращением. Когда Камилла наконец умолкла, он проследовал в комнату Сабрины и на цыпочках прошел мимо няни к спящему ребенку. У него не укладывалось в голове, что мать может бросить собственное дитя. Это причиняло ему еще большую боль, чем мысль о разлуке с женой. Его муки нельзя было описать словами. Он вспомнил о том, как жалобно кричала Камилла, рожая их ребенка, и сам готов был кричать от нестерпимой боли. Иеремия подумал о Джоне Харте, несколько лет назад потерявшем жену и детей. Терстон только сейчас понял, что вынес тогда Джон. Ему еще не приходилось испытывать таких страданий, и он неожиданно спросил себя, не ощущала ли Мэри-Эллен то же самое в день, когда они расстались. Возможно, это было возмездием за его прошлые грехи. Он молча плакал, уронив голову на руки, а потом вышел из комнаты, где спала его дочь, и вернулся в свою одинокую спальню.
Сборы заняли у Камиллы два дня. Дом Терстона словно накрыли саваном, и по городу поползли слухи. Иеремия не сказал никому ни слова, но утром накануне ее ухода он схватил жену обеими руками и притянул к себе. По его лицу бежали слезы.
– Ты не можешь так поступить, Камилла. Ты просто глупышка. Скоро ты опомнишься и поймешь, что наделала. Можешь не думать обо мне, но подумай о Сабрине... Ты не имеешь права ее бросить. Ты будешь жалеть об этом всю жизнь. И ради кого ты это делаешь? Ради какого-то дурака с замком? Это все твое... – Он указал на дом, но Камилла покачала головой и тоже заплакала.
– Я не создана для того, чтобы здесь жить... чтобы быть твоей женой.. – Она задыхалась от рыданий. – Я недостаточно хороша для тебя.
Иеремия впервые услышал от Камиллы подобные слова и крепко обнял ее.
– Ты ошибаешься... Я люблю тебя... Не уходи... О Господи, пожалуйста, не уходи...
Но в ответ Камилла только замотала головой и бросилась прочь из дома. Стоя на лестнице и глядя ей вслед, Иеремия успел заметить, как в саду несколько раз промелькнули платье из белого и синего шелка и черные развевающиеся волосы. В тот же вечер за вещами Камиллы приехал кучер. В шкатулке с драгоценностями Иеремия нашел короткую записку: «Для Сабрины... Когда-нибудь...» Другую, с одним- единственным словом «Adieu»[5], он нашел в туалетной комнате. Оставляя драгоценности, Камилла не подозревала, какой гнев это вызовет у Тибо.
