Неизвестно сколько времени прошло, пока Паран предавался воспоминаниям, которые, как он считал, давно были уже должны стереться из его памяти: он младенец, делающий первые неуверенные шаги, держась за юбку матери; ночная гроза, заставившая его мчаться со всех ног к спальне родителей, шлепая по холодным камням босыми ногами; он держит за руки сестер, они стоят на чьем-то мощеном дворе и ждут, ждут кого-то. Эти образы неясно проносились в его голове. Юбка его матери? Нет, старой служанки. Не спальня родителей, а комната кого-то из слуг. А в том дворе они ждали пол-утра отца и мать, двух людей, которых они едва знали.
В его сознании эти сцены всплывали сами, загадочные важные моменты, значение их не явно, они кусочки мозаики, которую он не может узнать, и которая сложена не его руками и с неведомой ему целью. Где-то на самом дне души разливался страх, он чувствовал, как кто-то или что-то занято исправлением его воспоминаний, оно придает им новый оттенок, разворачивает их. Чья-то рука… играет. С ним, с его жизнью.
Странная смерть.
До него донесся голос.
– О, проклятье, – чье-то лицо наклонилось совсем близко к Парану, глядя в его открытые глаза. Это была Старьевщица. – Он не выдержал, – произнесла она.
Сержант Надоеда ответил откуда-то издалека:
– Никто из взвода не сумел бы такого. Не в городе хотя бы.
Старьевщица коснулась раны на груди, ее пальцы оказались удивительно мягкими.
– Это не Калам.
– Ты справишься? – спросил Надоеда. – Я пойду за Ежом, Маллетом и за всеми остальными.
– Иди, – ответила Старьевщица, дотрагиваясь до второй раны в десяти сантиметрах снизу от первой. – Эта рана нанесена уже позже, нанесена правой рукой, но слабо.
«Действительно, странная смерть, – подумал Паран. – Что держит его здесь? Или это другое… место? Место жаркого невидимого желтого солнца? Голоса и призрачные фигуры, неразличимые там, среди толпы под аркой ворот, с открытыми ртами и закрытыми глазами. Хор смерти… Он ходил туда, а теперь вернулся к обычным голосам, настоящей плоти, живым рукам? Как он может видеть через пустое стекло своих глаз, как он ощущает мягкое прикосновение женских рук к своему телу? И что это за боль, поднимающаяся из неведомых глубин подобно Левиафану?»
Старьевщица присела на корточки и вытянула руки, уперевшись локтями в колени.
– Почему кровь еще идет? Этим ранам не меньше часа.
Боль разлилась по телу. Паран почувствовал, как скривились его слипшиеся губы. Мышцы напряглись, он дернулся и застонал.
Старьевщица отшатнулась, в ее руке из ниоткуда появился меч, когда она побежала в проулок.
– Слава Шедодул!
Раздались шаги по булыжникам. Она закричала:
– Лекарь! Этот негодяй жив!
В третий раз после полуночи Засеку облетел печальный звук колокола, пустые улицы ответили ему эхом. Начался слабый дождик, ночное небо приобрело золотистый оттенок. Перед большим зданием неподалеку от старого дворца стояли на часах два моряка, завернутые в черные плащи.
– Ну и ночка, – произнес один, переступая ногами. Второй переложил пику поудобнее и сплюнул.
– Ты только посмотри, – покачал он головой, – любой ведь поймет, что ты только и мечтаешь удрать с поста.
– Что я мечтаю? – обиженно переспросил первый. Второй напрягся.
– Тише, кто-то идет.
Часовые напряженно ждали, держась за оружие. От стены отделилась фигура и вышла под свет фонаря.
– Стой, – крикнул второй стражник. – Иди сюда, медленно, скажи, зачем ты здесь. Человек подошел ближе.
– Калам, Разрушители Мостов, девятый взвод, – спокойно произнес он.
Моряки держались настороженно, но Разрушитель Мостов не подошел ближе. Они видели его блестящее от дождя лицо в свете фонаря.
– Что ты здесь делаешь? – спросил второй. Калам оглядел улицу.
– Мы не собирались возвращаться. Что до нашего дела, то Тайскренну лучше о нем не знать. Ты со мной, солдат?
Моряк опять плюнул на булыжники.
– Калам. Ты ведь капрал Калам, – теперь в его голосе звучало уважение. – Ты получишь все, что тебе нужно.
– Точно так, – проворчал и другой стаж. – Я был в Натилоге, сэр. Если вы хотите, чтобы мы на часик- другой ослепли от дождя, вы только шепните.
– Мы принесем тело, – произнес Калам. – Но вас это не должно беспокоить.
– Ворота Худа, – ответил второй моряк, – мы будем спокойны, как покойники.
Раздались звуки шагов приближающихся людей. Калам помахал им, потом скользнул в ворота, отпертые часовым.
