— Не навсегда бы нам разминуться, Семен, — отстранившись, сказал Скиф.
— Как Бог даст, — кивнул Засечный и улыбнулся разбойничьей улыбкой. — Вмажем самогону по- окопному на посошок и Сашку Алексеева, святую его душу, помянем. Когда еще придется.
Отгоняя воспоминания, Засечный потряс кудлатой головой и потянулся к Степанычу с рюмкой.
— Степаныч, я тебе скажу, что тебе может не понравиться. Твои хозяева — суки. «Славянское братство» — хитро придуманный капкан, ничего общего не имеющий со славянской идеей. Отслеживают, кто из господ офицеров чем дышит, а когда нужно, их лбами сталкивают, как баранов.
— От, хай им бис! А я ще гроши не брал с них за услуги по нелегальной перевозке, — совсем огорчился капитан.
Засечный ничего не сказал, вздохнул и отвернулся к иллюминатору, за которым катились свинцовые зимние волны.
— Куда же ты? Война в Югославии закончилась, — спросил Степаныч и, вынув из кармана историческую пачку «Памира», пожевал краешек сигареты.
— Война закончилась, говоришь?
— Так куда конкретно? — не отставал Степаныч.
— Кто куда, а я к неграм в Африку, — сказал Засечный.
— Чего ты там оставил?
— Не чо, а кого. Восемь душ, и все черные.
— А на кой они тебе?
— Э, не скажи. Кожа черная, зато кровь родная — душа русская. Школу русскую открою.
— Из тебя такой прохвессор, — сказал Степаныч, — как из меня пономарь.
— Сам не выучился наукам, зато жизни научу.
— А где русских детей там возьмешь на целую школу?
— Моя Зинка постарается еще… — рассмеялся Засечный.
— А где те, что с тобой прошлый раз приплыли?
— Алексеева, что позеленел на твоей галоше от качки, уже схоронили под Калугой.
— Доходной был, сам видал.
— Да нет же — из-за нас какие-то гады шлепнули.
— А тот бородатый, чернявый такой?
— В калмыцких степях сховался.
— Где ж в степях сховаешься?
— Э, ты не говори. С одной стороны калмыки, с другой казахи, посредине Каспий. По ту и другую сторону Каспия живут казаки. Это значит, всегда укроют. Место не столь людное, как на Дону, теперь там настоящее Гуляй-Поле. Опять же Оренбург казацкий под боком, а за ним вся Сибирь тебе открывается.
— Пошли, значит, снова казаки гультевать по земле Русской… — вздохнул капитан и заглянул в иллюминатор…
Вместо эпилога
Свинцовые волны нагоняли воду в дунайское гирло, заливая топкие камышовые плавни. Черный танкер шел по чистой от ледяной шуги воде не спеша и старательно, почти без сигнальных огней и прочей корабельной иллюминации, сторонясь нахальных каботажных судов западноевропейской приписки.
На обгонявших его ярко освещенных рождественскими гирляндами современных теплоходах играла разухабистая музыка, подвыпившие пассажиры орали здравицы, словно празднуя над кем-то победу, и, смеясь, показывали пальцами на черную развалину, черпающую бортами накатную волну.
Пахарь-танкер тяжело выгребал против течения под украинским жовто-блакитным флагом. На корме с трудом, но еще можно было прочитать проступающее сквозь черную облупившуюся краску его прежнее название: «С К И Ф».
Предисловие
Что такое истинная литература?
В среде интеллигентов-писателей бытует мнение, что это скучно и что эта литература именно такой и должна быть: мол, творчески пишут не для того, чтобы людей развлекать. На это есть боевики и детективы. Однако кто посмеет утверждать, что скучно читать Данте или смотреть пьесы Шекспира?
Я думаю, что истинная литература, наоборот, интересна. Интересна, во-первых, языком. В романе Александра Звягинцева язык сочный — иногда грубый, иногда изысканный. У него не только пьяные бандиты говорят, как им присуще, но и коровы и березы у него оживают, потому что он находит для них свои, своеобразные слова.
Во-вторых, истинная литература интересна туго завязанной интригой с загадками, с неожиданностями, с хитроумным переплетением причин и следствий. Хочется знать не только что будет дальше, но и что было раньше. Александр Звягинцев способен так построить сюжет, что невозможно догадаться, кто из действующих лиц истинный герой, а кто отъявленный мерзавец. Это безусловно порождает интерес к чтению его произведений.
Любопытно, что читательский интерес иногда возникает к описанию чего-то очень хорошо знакомого, скажем, как у Чехова, а иногда совсем вымышленному или карикатурному, как у Гоголя. У Александра Звягинцева присутствует и то, и другое. Его герой возвращается домой после долгой разлуки с Родиной, и его ждет множество сюрпризов. Россия открывается ему с совершенно незнакомой стороны. То же самое происходит с читателем, который читал и Чехова и Гоголя, а вот с изнанкой жизни, где действуют «герои нынешнего времени», умеющие убивать и чувствующие себя в «зоне» комфортнее, чем на свободе, совершенно незнаком.
У меня интерес к истинной литературе зависит от ее диапазона: от басов до сопрано. Если в ней речь идет о мещанском счастье, мне это быстро наскучивает. А вот если как в романе Александра Звягинцева, где герой за плечами носит черта и безудержно стремится к Богу, тут я начинаю дышать свободнее. Ты мне давай сразу ад и рай, а не какое-то там чистилище. И на этом поприще автор достоин похвалы: вертикальное измерение проходит через все его творчество — от добра к злу, от неверия к вере.
И даже дьявол у него в заключение… распят.
Примечания
1
Зензеля — землетрясение (дари).
