Скифа после Европы никаким «Мерседесом» не удивишь, но в обрамлении кривых заборов и черных покосившихся изб, занесенных по окошки снегом, это уже была настоящая экзотика.
— Не вовремя ты заехал, — проворчал отец Мирослав, расправляя подол подрясника в машине. — Ко мне богомолец из дальних краев наведался, гость редкий и многожданный. В соборе сегодня сам владыка служит.
— Ничего, Славик, обождет твой архиерей.
Парню было лет двадцать пять, не больше. С крепких щек еще не сошел юношеский румянец, а шея еще не утратила детской округлости. Отцу Мирославу же, следует напомнить, было уже за пятьдесят.
— Служба эта для тебя не последняя, а дочка у меня родилась первая. Надо поговорить за крестины, понимаешь.
— Брат Василий, — повернулся к Скифу отец Мирослав. — Ты в своих горных далях и высях оторвался от грешной матушки-земли. Теперь виждь и внемли — пред тобой заместитель главы администрации. То бишь наместник наместника.
Парнишка за рулем многозначительно воздел над собой указательный палец:
— Первый!.. Первый заместитель, не забудь добавить, понимаешь? А гость твой издалека? Видимость как бы нерусская.
— Издалека, сын мой, — благостным голосом изрек Скиф, поправляя на голове шапочку-скуфеечку. — Из сербов мы, народ есть такой православный.
— Тогда я, Славик, прокачу вас по районам новостроек. Пусть иностранный монах полюбуется, как у нас в России народ жить стал.
Скиф ожидал увидеть район однотипных многоэтажек советских лет, но на живописнейшем склоне среди столетнего бора в серебряном инее им навстречу поднимался целый город из коттеджей, один краше другого.
— Во-о-н, гля-ка, — красотища какая! Хозяин мясокомбината ажно на четыре этажа размахнулся. А директор рыбкомплекса, то ись теперь хозяин компании по переработке рыбы, во какой замок отгрохал!
Это действительно был замок из красного кирпича с башенками со средневековыми флюгерами.
— Тот небоскреб построил бывший директор военторга, а этот японский городок принадлежит бывшему директору, а теперь хозяину водочного завода. Вот ведь народ стал жить как, не то что при большевиках.
По исконной русской традиции дома и тут жались друг к другу, как избы в деревне. Если бы не эта теснота, можно было бы подумать, что ты в Европе, так показалось Скифу.
У здания прилизанные чиновники кинулись наперебой к машине, каждый норовил первым открыть дверь, разве что руку мальчишке, как светской даме, не предлагали. На начальственных лестницах стало больше ковров, больше шика в отделке внутреннего убранства присутственных мест.
В необъятном кабинете юного начальника не хватало только переходящих красных знамен, остальное все оставалось на своих местах, как и прежде. Не было лишь портретов вождей мировой революции и ликов членов Политбюро ЦК КПСС на стенах. Их заменяли картины, купленные в художественном салоне. По своим эстетическим достоинствам они мало отличались от портретов бывших членов…
О новой моде говорил фотопортрет жены начальника на столе в рамочке из позолоченной бронзы. Рядом стояла пустая рамочка чуть меньшего размера, очевидно, для фото новорожденной дочки. На стенах, как и в старое время, висели эскизы и чертежи архитектурных проектов и объектов народнохозяйственного назначения. На диаграммах и графиках, отражавших динамику развития экономики, красная линия, которая должна была показать взлет реформаторских преобразований, уныло змеилась на одном и том же уровне и лишь в конце чуть-чуть приподнимала голову.
— Брат Василий — пустынник, — со смирением в голосе сказал отец Мирослав. — Он много лет обретался вдали от мирской жизни. Ты бы, ваше превосходительство, обрисовал всю картину в двух словах, а мы послушаем и, может быть, даже кое-что поймем своим скудным умишком.
«Превосходительство» мягко повернулось на шарнирном кресле и самодовольно ухмыльнулось той улыбкой, какую дарит людям только богатство и здоровье нерастраченной юности. «Оно» заговорило бархатно мурлыкающим баском:
— Проснулась матушка-Россия, вздохнула от большевистского ига. Как горы, громоздятся в небо частные банки. Финансово-промышленные группы частного капитала все уверенней прибирают к рукам все, о чем раньше пелось в пропагандистской песне: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое…» Впервые в истории русская земля получила настоящего хозяина — предпринимателя с большой буквы. Ничейных земель больше нет и не будет. Не будет ничейных заводов, золотоносных месторождений и нефтяных скважин. К ним властно тянутся молодые руки, которые несут богатство и процветание всем трудолюбивым русским людям, которые не разгибаясь трудятся у станка или на поле. Как сказал один известный русский экономист, нам не нужно слишком большое количество богатых людей. Все богатыми быть не смогут, богатство — это природный талант. А талант — это удел немногих избранных. Нам нужно иметь небольшое количество сверхбогатых людей, которые сделают Россию процветающей… За точность цитаты я не ручаюсь, но мысль мне нравится.
Он закинул ногу на ногу так высоко, как это делают американские миллионеры в телефильмах.
— Простите, ваше превосходительство, — с деланым почтением в голосе перебил его Скиф. — Позвольте полюбопытствовать, а батюшка ваш родной был или есть кто таков?
— Отец мой был первым секретарем Ефремовского райкома партии в соседней области. Слышали о таком? Но он всегда в душе был скрытым антикоммунистом и противником советского строя. После демократической революции он в числе первых публично сжег свой партбилет. Теперь он председатель совета директоров одной из транснациональных горнорудных компаний.
Отец Мирослав недовольно заерзал на жестком стуле для бывшего партактива, затем монотонной скороговоркой выговорил Скифу:
— Брат Василий из единоверной нам Сербии уже утолил свою жажду мирских познаний? А теперь-ка удались в приемную и помолись там по здравом размышлении.
Минут через пятнадцать два монаха покинули здание администрации. Отец Мирослав сделался отчего-то сердит и по выходе не обмолвился ни словом со спутником. В тихом переулке он остановился. Извлек из складок рясы черную матерчатую торбочку и вручил ее Скифу.
— Вот так настоящему богомольцу бродить по Руси пристало.
Из другого кармана он, стыдливо поворотясь в сторону, вытащил перетянутую аптечной резинкой пачку российских банкнот.
— Прими сие со смирением. Не взятка и не дань — подношение прихожан, святое дело… Пошли, светлый ходок. Сегодня нам с тобой придется изрядно потопать.
— Мне срочно в Москву надо! Жену у меня чуть не пришибли бандюги какие-то.
— Блажь оставь, поедешь завтра. Она без тебя почти десять лет жила и по миру с протянутой рукой и торбой, как ты, не ходила. И вот еще что — негоже ходоку переходящему, из чернецов, расспросы расспрашивать…
Отец Мирослав говорил с чуть заметным акцентом. Было что-то забавное в том, как старательно этот нерусский по рождению человек пользуется простонародной русской речью.
— Молчи да слушай, так вернее окажется… А в Москве на Киевском вокзале тебя, возможно, еще пасет толстомордый Тото со товарищи.
Так началось «хождение» по городу в тот недолгий декабрьский день. Ходили большей частью пешком, очень редко пользовались переполненными троллейбусами. К прихожанам за праведным подношением заходил лишь один отец Мирослав. Ненадежного по причине излишней болтливости инока он оставлял мерзнуть на декабрьском морозце у подъезда. Торба на плече Скифа раз от разу становилась все весомей. Между собой по дороге они почти не переговаривались. Скиф, чтобы отвлечься от мыслей об Ольге, с пытливостью туриста присматривался к ставшей чужой и непонятной жизни.
Еще утром, когда он дожидался на лавочке возвращения отца Мирослава по одному из адресов, из подъезда многоэтажного дома к Скифу подошла компания неплохо одетых и ухоженных ребятишек.
— Закурить есть? — спросили они, глядя на него чистыми голубыми глазами. Скиф опешил. Он представил, что эдакий бородатый верзила в долгополом церковном одеянии сидит у чужого дома нога на
