— Луковкин — это я.
— Я сразу догадалась. Вот его слова. Он заставил меня их два раза повторить:
«Брат Александр выписался из больницы и поправляется успешно и просит не беспокоиться».
— Угу, спасибо. Говоривший не назвался?
— Нет, сказал, вы его все равно узнаете по воле Божьей.
— Еще раз спасибо, обрадовали. А невеселый звонок?
— Он от нашего общего хорошего друга, — сказала Аня, словно не желая больше разговаривать, отвернулась и долго молчала.
— Что-нибудь случилось?
— Друг настойчиво рекомендует вам уехать подальше за Урал. Иначе он не гарантирует вам безопасность.
— Передайте ему, о своей безопасности я сам позабочусь. Кто он? Вы мне его можете назвать? Ходите вы вокруг да около, в пионерские тайны играете.
Аня снова примолкла и отвернулась.
— Он просил называть его просто хорошим другом. Уверял, что вы с ним давно знакомы, но сейчас не время раскрывать карты. Связь с ним будете держать через меня. Он так мне сказал.
— Ваш телефон прослушивается, я уверен.
— Он звонит всегда мне на работу, а у нас тысячи звонков за день в «Скорой».
Аня отошла в сторону, потом со смешным вызовом глянула на Скифа:
— Я вам не навязываюсь. Я только передала слова вашего друга.
— Губы накрасила тоже для друга? — как бы извиняясь, улыбнулся Скиф.
— Но только не для вас. — Аня надула накрашенные губки.
— Тогда пойдем!
— Куда еще? Никуда я с вами не пойду.
— Мы пойдем смотреть кино в целях конспирации, — сказал Скиф, согревая ее руку в варежке в своих ладонях. — Только сначала зайдем в магазин и купим видеомагнитофон. Не бойтесь — деньги заработаны честным трудом. Только вот налоги не плачены.
— Вот видите, вы всегда идете на нарушение закона, — Аня с укоризной глянула ему прямо в глаза.
— Я столько в своей жизни заплатил налогов, в том числе и собственной кровью, что можно мне простить этот маленький грешок. А с вас государство тоже взяло налог немалый — мужа и отца, так что совесть ваша может быть чиста до самой смерти.
— Вы же сами говорили, что вам у меня бывать опасно.
— Опасно и по улице ходить, машина задавить может. Но должен же вам кто-то отремонтировать ваш телефон…
Скиф хотел галантно взять ее под локоть, но Аня вспыхнула как маков цвет от возмущения:
— Водите под ручку лучше ваших барышень из ресторана!
Скиф не стал спорить. В конце концов, что здесь такого, если разведенный мужчина заглянет на огонек к вдове? Все по правилам конспирации, навязанной ему неизвестным другом и благодетелем.
Он не рассказал Ане, что перед самым звонком видел ее во сне с вязаньем в руках. Нитки рвались и путались, а Скиф помогал ей, держа натянутую нить. В сны свои он уже не верил, а если все-таки они сбывались, то это были не сны, а что-то другое, пугающее.
В его сновидениях теперь не было никакой экзотики, но тем не менее они даже ему самому казались странными. Они были немые, в них никто никогда не разговаривал, только взгляды выражали все. Была какая-то музыка, не игра на музыкальных инструментах и не пение, а какие-то приглушенные, но все же мелодичные звуки.
Горы снились ему с самого раннего детства, хотя в то время он их никогда не видел. И большей частью он все куда-то ехал, вернее, торопливо добирался на поездах, электричках и самолетах.
В Афгане он увидел точь-в-точь такие же красновато-коричневые горы, как в детских снах. Сновидения повторялись и продолжались, словно он просматривал в них одну большую киноленту неизвестной ему жизни. Теперь он уже знал, что случилось с полковником Павловым. С ним во сне они добирались на разбитой афганской «кукушке» к какому-то контрольно-пропускному пункту, стоявшему на выходе из горных ущелий на широкую плоскую равнину.
В поезде они ехали среди душманов, от которых будто бы скрывались. На КПП у них долго и придирчиво изучали какие-то белые листы бумаги, служившие пропусками. Солдаты отобрали эти листки и стали заворачивать в них черные шарики опия и бросать в корзину, доверху наполненную такими шариками, завернутыми в бумагу.
Потом их посадили в «Волгу», за рулем которой сидел незнакомый генерал. По дороге он вытащил пистолет, обернулся и выстрелил сначала в Павлова, затем в Скифа.
Скиф недолго возился с телефоном старинной советской конструкции. Дело было в проводках, которые не хотели давать плотный контакт.
За работой он иногда бросал взгляд искоса на хозяйку, которая почему-то не хотела одна без него смотреть кино по новому видику, а терпеливо ожидала, когда наконец ее злополучный телефон вернется на свою полочку.
Скиф жалел Аню как сестру-вековушку, может быть, поэтому его ухаживания были такими неловкими, мальчишескими. Ему просто хотелось подойти и погладить ее по голове, однако он на это так и не решился.
Фильм из гангстерской жизни китайцев в Гонконге смотреть было неинтересно, но уйти просто так раньше времени было бы нетактично.
— Ты на экран смотри, а не на меня, — недовольно проворчал Скиф, краем глаза поймав ее взгляд.
— Это я так, — потупилась Аня. — Вы очень похожи на моего отца. Вы все, афганцы, на него похожи.
Скиф круто повернулся к ней и привлек к себе ее руки.
— Анюта, что мне сделать, чтобы не было так больно?
— Лучше никогда не вспоминайте об этом со своими друзьями…
Самоубийство полковника Павлова навсегда останется загадкой для его семьи и однополчан. Ветераны за поминальной чаркой качнут головой и согласятся с утешительной легендой, что нравственное чувство полковника не вынесло непосильного груза ответственности за сотни загубленных жизней и искалеченных судеб крепких молодых парней, которых ему пришлось посылать на верную смерть.
Но легенды на то и выдумывают, чтобы искать в них утешения. А в жизни все проще и прозаичней. Полковник Павлов был из тех фронтовых командиров, для которых офицерская честь была не пустым звуком…
ГЛАВА 20
После посещения ее дома Скифом Ольга целых три дня не показывалась из спальни. Не вытирая со щек слез, лежала пластом на убранной постели, бесцельно глядя в потолок, или рассматривала десятилетней давности их фотографии со Скифом. Когда боль в груди подступала так близко, что не было сил терпеть ее, она отпивала из бутылки кампари и, захлебываясь слезами, читала своему верному псу по кличке Волк, лежащему на коврике у ее кровати, письма Скифа из Афганистана и тюрьмы. Пес преданно смотрел на нее все понимающими собачьими глазами.
Если в спальню стучался Мучник, Волк издавал такой грозный рык, что Сима даже не осмеливался слегка приоткрыть дверь. После чего он грязно ругался и грозил, что прикажет охранникам пристрелить взбесившуюся зверюгу.
Лишь рано утром и поздно ночью, чтобы не встречаться с супругом, выводила Ольга Волка по его
