– Потерпи, Зоенька, потерпи еще немного, скоро мы будем дома, – уговаривала ее бабушка.
Федор уже отчаянно махал им рукой, и Евгения Петровна мягко втолкнула Зою на сиденье таксомотора, а сама села возле. Федор с вещами поместился рядом с водителем – таким же пожилым и потрепанным, как и его автомобиль. Все молодые и здоровые были на фронте. Но куда же ехать? Они никого не известили о своем приезде и не забронировали номер по телеграфу.
– Alors?.. Onyva, mesdames? – улыбнулся шофер и, с удивлением заметив, что Зоя плачет, спросил:
– Elle est malade?[1].
Евгения Петровна поспешила заверить его, что ее внучка совершенно здорова, но страшно утомлена, как и она сама.
– Откуда вы, мадам? – любезно поинтересовался шофер, пока Евгения Петровна лихорадочно вспоминала название отеля, в котором останавливалась когда-то с мужем… Немудрено: ей было восемьдесят два года, и она была измучена дорогой. А Зою нужно было срочно уложить в постель и вызвать к ней доктора.
– Скажите, не знаете ли вы какой-нибудь отель – небольшой, чистый и не слишком дорогой? – не отвечая на вопрос, спросила она.
Пока шофер раздумывал, она с опаской придвинула поближе свою сумку, где лежал последний и самый ценный подарок императрицы – пасхальное яйцо, сделанное по ее заказу Карлом Фаберже три года назад.
Это было подлинное произведение искусства – розовая эмаль, отделанная бриллиантами. Евгения Петровна знала, что это ее последний ресурс: когда все кончится, придется жить на деньги, вырученные от продажи этого творения Фаберже.
– В какой части города, мадам?
– В приличном квартале, разумеется. – Потом можно будет перебраться в гостиницу получше, а сегодня ночью им нужны только крыша над головой и три кровати. Пока обойдемся без роскошеств, думала Евгения Петровна.
– Неподалеку от Елисейских Полей есть недурной отель, мадам. Ночной портье – мой родственник.
– Там не очень дорого? – резко спросила Евгения Петровна.
В ответ водитель неопределенно пожал плечами.
Его пассажиры были не слишком хорошо одеты, старуха – так и вовсе как крестьянка, и денег у них, по всей видимости, негусто. Однако она хорошо говорила по-французски. И девочка, наверно, тоже. Она плакала всю дорогу, плакала и кашляла. Будем надеяться, у нее не чахотка…
– Не очень.
– Хорошо. Везите нас туда, – властно приказала Евгения Петровна.
«Сразу видно – дама старого закала», – подумал водитель.
Отель, стоявший на улице Марбеф, в самом деле был невелик, но выглядел прилично, и в вестибюле было чисто. Комнат было всего десяток, но портье заверил, что два свободных номера найдутся. Евгению Петровну неприятно поразило, что ванной комнаты в номере не было – приходилось пользоваться общим туалетом на первом этаже, но даже и это в конечном счете не имело значения. Были кровати, было свежее постельное белье. Она раздела Зою, спрятала сумку под матрас. Федор внес в номер остальные вещи. Он согласился взять Саву к себе. Уложив Зою, графиня спустилась к портье и попросила послать за доктором.
– Вам нездоровится, мадам? – спросил он: Евгения Петровна была очень бледна и едва держалась на ногах.
– Больна моя внучка. – Она не стала говорить, чем именно, но доктор, появившийся часа через два, подтвердил диагноз: корь.
– И в тяжелой форме, мадам. Где, по-вашему, она могла заразиться?
Ответ «во дворце императора всероссийского, от его дочерей» прозвучал бы нелепо, и потому графиня ответила так:
– Мы приехали издалека и долго были в дороге. – Взглянув в ее печальные и мудрые глаза, доктор понял, что эти женщины прошли через многие испытания, но он и представить себе не мог, что пришлось им вынести за последние три недели, как мало осталось им от их былой жизни и как страшит их грядущее. – Мы из России, – продолжала она. – В Париж добирались через Финляндию, Швецию и Данию.
Доктор с изумлением посмотрел на нее и вдруг понял, кто перед ним. В последнее время в Париж по такому же маршруту уже попадали люди из России, бежавшие от революции. Ясно было, что с каждым месяцем их будет все больше – тех, кто сумеет вырваться.
Уцелевшая русская знать хлынет за границу, и ее большая часть осядет в Париже.
– Мне очень жаль, мадам…
– И мне тоже. – Графиня печально улыбнулась. – Значит, воспаления легких нет?
– Пока нет.
– Кузина, от которой она заразилась, заболела пневмонией.
– Посмотрим. Я сделаю все, что будет в моих силах, и завтра утром навещу ее.
Однако к утру состояние Зои ухудшилось: она вся горела и то бредила, то впадала в полное беспамятство. Доктор прописал ей какое-то лекарство, добавив, что на него вся надежда. Когда еще через сутки портье сообщил Евгении Петровне, что Америка объявила войну Германии, эта новость оставила ее совершенно равнодушной. Какое ей было дело до войны и какое все это имело значение по сравнению с тем, что происходило рядом?
