«Спасович принадлежит к числу замечательно даровитых ораторов и к тому же обладает громадными юридическими познаниями. Без преувеличения можно сказать, что в одном Спасовиче больше ума и научных сведений, чем во всем составе суда и прокуратуры».
Владимир Данилович был последовательным либералом, он осуждал правительственные репрессии, реакционную идеологию некоторых членов правительства, симпатизировал подсудимым революционерам, не разделяя, однако, их взгляды. В своих выступлениях по политическим делам, желая смягчить участь своих подзащитных, он допускал выражения, которые, по мнению революционно настроенных людей, принижали размах и значение революционного движения.
Спасович произнес немало блестящих защитительных речей по уголовным делам.
В августе 1869 года он выступил в Санкт-Петербургской судебной палате по делу издателя П. В. Щапова, выпустившего книгу Луи Блана «Письма из Англии». Петербургский цензурный комитет усмотрел в ней «места, крайне вредные по своему направлению и противные существующим узаконениям по дела печати и общим уголовным законам». В результате продуманной позиции защитника, Щапов был оправдан, а запрет наложенный на изданную им книгу снят.
В январе 1871 года вместе с такими корифеями адвокатуры, как Ф. Н. Плевако и А. И. Урусов он принял участие в заседании Рязанского окружного суда по так называемому делу Дмитриевой и Кострубо- Карицкого, которые вместе с некоторыми другими лицами обвинялись в краже процентных денег и в употреблении средств для изгнания плода. В этом процессе Спасович защищал врача, статского советника А. Ф. Дюзинга, якобы способствовавший прерыванию беременности у Дмитриевой, и добился его полного оправдания.
В декабре 1872 года Владимир Данилович выступил в Санкт- Петербургском окружном суде по «громкому» делу Е. Емельянова, обвинявшемуся в убийстве (утоплении) своей жены Лукерьи. Подсудимый виновным себя не признавал. На этом процессе ему противостоял молодой, набиравший силу прокурор А. Ф. Кони. Спасович настаивал на том, что Лукерья покончила жизнь самоубийством. После окончания судебного следствия, как вспоминал А. Ф. Кони, Спасович сказал ему: «Вы, конечно, откажетесь от обвинения: дело не дает нам никаких красок — и мы могли бы еще сегодня собраться у меня на юридическую беседу». На это Кони ответил: «Нет, краски есть: они на палитре самой жизни и в роковом стечении на одной узкой тропинке подсудимого, его жены и его любовницы».
В этом поединке победителем вышел А. Ф. Кони, который произнес одну из самых блестящих своих обвинительных речей. В своем выступлении Спасович был тоже красноречив, остроумен, находчив. Он даже назвал речь Анатолия Федоровича Кони «романом, рассказанном прокурором». Однако присяжные заседатели оказались на стороне обвинителя и приговорили подсудимого к каторжным работам сроком на восемь лет. По воспоминаниям А. Ф. Кони, Спасович нисколько не обиделся на прокурора за свое поражение и даже подвез его домой, беседуя о предстоявшем на другой день заседании Юридического общества.
Но уже вскоре Спасович взял у А. Ф. Кони своеобразный реванш. В марте 1873 года в том же Санкт- Петербургском окружном суде слушалось дело об убийстве коллежского асессора Чихачева, совершенном неким штабс-капитаном Непениным в соучастии с женой. Основного подсудимого защищал В. Д. Спасович, а присяжный поверенный В. Н. Герард выступал в защиту жены Непенина. Обвинителем был прокурор А. Ф. Кони. Владимиру Даниловичу удалось доказать, что Непенин нанес смертельные раны потерпевшему в запальчивости и раздражении, но без умысла на убийство. С этим мнением согласились присяжные заседатели. Жена Непенина вообще была оправдана.
В ноябре 1875 года в Санкт-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей рассматривалось необычное дело. На скамье подсудимых оказался банкир С. Л. Кронеберг, который обвинялся в том, что подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами. Хотя дело это и казалось незначительным, но оно привлекло к себе всеобщее внимание прежде всего тем, что «благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре».
Спасович в этом деле защищал подсудимого не по соглашению с ним, а по назначению суда. В этом трудном деле Спасович доказывал присяжным заседателям, что со стороны подсудимого не было истязания, как уголовно-наказуемого деяния, а была лишь ненормальная система воспитания физическим воздействием. Он сказал: «Я, господа присяжные заседатели, не сторонник розги, и вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. В нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры. В настоящем случае была употреблена мера, несомненно, ненормальная; но если вы вникните в обстоятельства, вызвавшие эту меру, если вы примете в соображение натуру дитяти, темперамент отца, те цели, которые им руководили при наказании, то вы многое в этом случае поймете, а раз вы поймете — вы оправдаете, потому что глубокое понимание дела непременно ведет к тому, что весьма многое объяснится и покажется естественным, не требующим уголовного противодействия».
Спасовичу порядком досталось от общественности за то, что в своей речи он обвинял семилетнюю девочку в воровстве, когда она без спроса взяла несколько ягод чернослива. Он говорил: «Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: „За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива?“ Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога».
Присяжные заседатели оправдали Кронеберга.
Дело Кронеберга привлекло внимание таких корифеев русской литературы, как Ф. М. Достоевский и М. Е. Салтыков-Щедрин.
М. Ф. Достоевский поместил об этом деле большой очерк в своем «Дневнике писателя» за февраль 1876 года. В нем сразу же оговорился, что он не юрист, но, по его мнению, тут «столько оказалось фальши со всех сторон, что она и не юристу очевидна». Когда писатель узнал из газет об оправдании подсудимого, то, по собственному признанию, «был в негодовании на суд, на присяжных, на адвоката». Но спустя три недели, когда страсти немого улеглись, выслушав несколько «веских посторонних суждений», он переменил свое мнение, и теперь уже считал, что судьи, оправдав подсудимого отца, не сослав его, правильно сделали, так как не разрушили семью. По его мнению, адвокат Спасович, которого он назвал «талантливым и честным человеком», в этом процессе был поставлен «в фальшивое и нелепое положение» уже самой «фальшью первоначальной постановки» дела. Затем Ф. М. Достоевский подробно разобрал всю речь Спасовича по этому делу. Он писал: «Уже с первых слов речи вы чувствуете, что имеете дело с талантом из ряда вон, с силой. Г-н Спасович сразу раскрывается весь, и сам же первый указывает присяжным слабую сторону предпринятой им защиты, обнаруживает свое самое слабое место, то, чего он больше всего боится… Очень ловко. Искренность необыкновенная… Таким приемом г-н Спасович сразу разбивает лед недоверчивости и хоть одной капелькой, а уж профильтровывается ваше сердце».
Писатель замечает, как Спасович в своей речи несколько подменяет понятия, в частности, говорит только о розге, а не о пучке розог, хотя они и находились в суде в качестве вещественных доказательств и были более похожи на «шпицрутены», как он фактически «уничтожает» самого главного свидетеля обвинения, некую Аграфену Титову, которая по словам писателя была «наиболее симпатичным лицом» во всем деле и т. п.
В конце своей речи Спасович, например, произнес: «В заключение я позволю себе сказать, что, по моему мнению, все обвинение Кронеберга поставлено совершенно неправильно, т. е. так, что вопросов, которые вам будут предложены, совсем решать нельзя».
По этому поводу Ф. М. Достоевский пишет: «Вот это умно; в этом вся суть дела, и от этого вся фальшь дела». И в самом конце: «Но я все-таки восклицаю невольно: да, блестящее установление адвокатура, но почему-то и грустное».
Писатель М.Е.Салтыков-Щедрин, со своей стороны, иронизируя над защитой Спасовича и рассматривая ее как аморальную писал: «Всего естественнее было бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин ни розог, то зачем же ввязываться в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог».
Следует заметить, что профессор уголовного права Ярославского Демидовского лицея М. П. Чубинский считал, что нападки на Спасовича со стороны маститых писателей «не вполне безосновательны».
