— Шерк…
— Что?
Теол оглянулся. — Ладно. Я хочу узнать, кто из ростовщиков держит наибольшие долги короля. Король живет не по средствам, и заимствует не только в казне. Итак: кто, сколько? То же самое насчет королевы Джанали. И что она делает от имени сына.
— И все? Ни золота, ни бриллиантов?
— Именно. Ни золота, ни бриллиантов, и никаких свидетельств взлома.
— Я смогу.
— Нет, не сможешь. Тебя схватят. И расчленят.
— О, это будет неприятно.
— Может и нет, но жить… гм… станет неудобно.
— Не поймают меня. Теперь о том, чего ты хочешь из королевской сокровищницы.
— Полный счет.
— Ты хочешь знать состояние казны.
— Да.
— Я смогу.
— Нет, не можешь.
— Почему?
— Потому что к тому времени тебя уже расчленят.
— И тогда я смогу проползать в места, иным способом недоступные.
— Шерк, они же заберут голову. Самым последним актом казни.
— Да ну? Варварство!
— Я же сказал, тебе будет неудобно.
— Рискну. Постараюсь не попасться. Подумай, ведь и голова может вести счет.
— И чего от меня потребуется? Принести голову в сокровищницу? Привязать веревку, чтобы потом вытащить?
— Звучит сомнительно.
— Точно, а?
— Теол Беддикт, ты не можешь придумать план получше? Моя вера в тебя слабеет.
— Думаю, этому горю не поможешь. А что там насчет покупки морского судна?
— Предполагалось, что это секрет. Багг обещал не говорить нико…
— Он и не сказал. У меня свои источники. Особенно когда купленное судно принадлежит мне. Не официально, а…
— Понятно. Я, Аблала и Харлест решили стать пиратами.
— Не смеши меня, Шерк.
— Да ты жесток.
— Извини. Пиратами. Ну, все трое почти непотопляемы. Может сработать.
— Меня ошеломляют доверие и поддержка.
— И когда вы планируете пуститься на поиски приключений?
— Разумеется, когда закончим дела с тобой.
Теол поддернул штаны. — Еще одна поучительная беседа. Шерк, я учуял запах чего-то, что может оказаться супом. А тебе пора в могилу.
— Иногда я тебя реально ненавижу.
Он вел ее за руку вниз, по выкрошившимся ступеням. Ей нравились эти странствия, хотя места, в которые он водил ее, бывали… тревожащими. На этот раз они спускались в перевернутую пирамиду — по крайней мере, он так ее назвал. Четыре стороны вокруг широкой ямы, и в основании — маленький квадрат тьмы.
Воздух был очень сырым, на руках оседала роса. Высоко вверху — небо, белое и бесформенное. Она не знала, горячее ли оно — память о подобных ощущениях слабела, как и память о многих иных вещах.
Они достигла темного основания. Девочка поглядела на высокую, бледную фигуру рядом. Лицо стало более четким, черты почти различимыми. Красивое, но суровое. — Как жаль, — сказала она, — что та хватает тебя за лодыжки.
— У всех у нас свое бремя, Чашка.
— Где мы?
— Ты не узнаешь места?
— Нет. Может…
— Тогда спустимся дальше.
Во мрак. Три витка, площадка, далее снова спираль черного камня.
— Кругом и кругом, — хихикнула Чашка.
Вскоре они достигли дна — лестница привела в просторную комнату с высоким потолком. Темнота не служила для Чашки преградой — как, подозревала она, и для ее спутника. Она смогла различить у правой стены разваленный могильник и пошла было к нему. Рука удержала ее. — Нет, подружка. Не туда.
Он повел ее прямо. Три дверных прохода, каждый обрамлен изящной аркой. Между горельефами колонн виднелись резные изображения.
— Как можешь видеть, — произнес он, — здесь обратная перспектива. То, что ближе, вырезано глубже. Все это не случайно.
— Где же мы?
— Ради достижения мира совершено разрушение. Ради дара свободы обещано вечное заточение. Приговор избавляет от необходимости поиска справедливости. Это тщательно продуманное приятие диаметральных противоположностей. Это вера в равновесие, вера, ставшая религией. Однако в данном случае доказательство божьего могущества лежит не в причинах, а в следствиях. Поэтому в этом мире и всех прочих доказательства добывают действием, и все действия — в том числе действие выбора бездействия — являются моральными. Ни одно деяние не избавлено от морального контекста. С другой стороны, самое морально безупречное действие — противоположное предпринятым ранее.
— На что похожи комнаты за теми дверями?
— Эта цивилизация, — продолжал он, — привязала своих граждан к действиям крайне жестоким. Под поверхностью земли строились большие города. Каждое здание, каждое помещение физически выражает качество отсутствия. Твердость камня равняется пустоте. В этих местах не жили. Они собирались тут — и выходили наводить порядок.
Казалось, он не намерен вести ее за двери. Она сосредоточилась на картинах. — Нет лиц.
— Да, Чашка. Противоположность личности.
— А тела такие странные.
— Уникальное строение. Во многих смыслах примитивное, но оттого менее… специализированное и знающее меньше ограничений. Весьма долгий жизненный срок, больше, чем у других существ. Очень трудно убить — а нужно тебе сказать, что их НУЖНО БЫЛО убивать. Так решал любой, вступивший с ними в контакт. Почти всегда. Они заключали временные союзы. Например, с Джагутами. Но это лишь вид тактики, направленной на поддержание равновесия, и все их союзы в конце концов гибли. Как и сама их цивилизация.
Чашка повернулась, заметив вдали какую-то груду. — Это же тела…
— Кости. Обрывки одежд, тех ремней, что они носили.
— Кто их убил?
— Тебе нужно понять, Чашка. Той, что в тебе, нужно понять. Мой отказ от веры Форкрул Ассейлов в равновесие — абсолютен. Я не слеп к тем способам, какими сталкиваются силы, к пути, которым мир стремится к балансу. Но в этом стремлении я вижу не доказательство могущества бога; я не вижу за этими силами ничьей руководящей руки. Да и существуй она на деле, я не увидел бы в этом явного одобрения дел самоизбранного народа, для которого хаос являлся единственным ответом порядку. Хаосу не нужны союзники, ибо он живет в каждом из нас, словно яд. Я признаю единственную борьбу за порядок — борьбу внутреннюю. Выход вовне предполагает внутреннее совершенство. Будто бы вечный бой окончен и
