— Мне надо вам задать несколько вопросов, — ответил я. — Это займет буквально минуту.
Од наклонил голову, потом повернулся и сказал что-то жене. Та продолжала аплодировать очередной идущей по помосту девушке. Я встал и пропустил его, а потом пошел за ним вниз по проходу.
Капельдинер закрыл за нами дверь, и мы вышли в пустое фойе. Издалека доносились музыка и аплодисменты, но здесь мы были одни, если не считать нескольких официантов, накрывающих столы.
Мак-Лафлин крупными шагами подошел к окну и повернулся прямо ко мне.
— Итак, — сказал он, отведя манжету и глянув на свой «Ролекс», — у вас есть минута. Что вам угодно?
Я вытащил из кармана Джокера, включил режим звукозаписи и сказал в микрофон:
— Меня зовут Джерри Розен. Я репортер газеты «Биг мадди…
— Я знаю, кто вы, — перебил он. — В чем дело?
Дело было в том, что он говорил с репортером, и я хотел, чтобы он это знал.
— Я работаю над статьей об участии «Типтри корпорейшн» в заговоре с целью ниспровержения законно избранного правительства Соединенных Штатов…
— Ничего об этом не знаю, — ответил он автоматически.
— О Соединенных Штатах или о заговоре?
— Я не знаю ничего ни о каких заговорах, — ответил он.
— Значит, вы отрицаете, что целью программы «Сентинел» было подавление гражданских беспорядков в США, даже если это означало использование оружия спутника против американских граждан?
У Мак-Лафлина отвисла челюсть.
— Как? Откуда вы… — Невероятным усилием он взял себя в руки:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Вы утверждаете, что не знали о планах применения «Сентинела» против каскадийских вооруженных сил?
За моей спиной — я услышал — открылась и закрылась дверь зала. Кто-то широкими шагами приближался к нам. Глаза Мак-Лафлина метнулись в ту сторону, но я не оглянулся. Я и так знал, кто это.
— Мне ничего не известно о такого рода вещах, — твердо произнес Мак-Лафлин. — Более того, это звучит как… э-э… бредовая фантазия. Вы уверены в своих фактах, мистер Розен?
— На сто процентов, мистер Мак-Лафлин, — ответил я. — И к тому же это не «мои» факты. Все сведения взяты из правительственных документов, открытых моей газете «Рубиновой Осью».
— Да, ну кто же поверит компьютеру, Джерри? — спросил, подойдя сзади, Пол Хюйгенс.
Его присутствие меня не удивило: он значился в списке и, очевидно, увидел, как я выходил с его боссом. Я оглянулся: он был, как всегда, нагл и самодоволен, большие пальцы засунуты в проймы жилета, и улыбался, как кот, сожравший канарейку из пословицы.
— Хороший вопрос, Пол, — ответил я. — Ответ мы узнаем, когда начнутся звонки из других газет, имеющих те же документы.
Улыбку с него стерло, как тряпкой, руки опустились вниз.
— Каких еще газет? — спросил он. — Ты это про кого?
Я пожал плечами:
— «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Сан-Франциско кроникл», «Миннеаполис стар-трибюн», «Бостон глоб-геральд»… да, конечно же, еще и «Пост-диспэтч». Это для начала. Уверен, что телеграфные агентства тоже заинтересуются. Плюс телевизионные сети, «Тайм», «Ньюсуик», «Роллинг Стоунз», «Нью- Йоркер» — да все, кому сегодня отправили копии.
У Хюйгенса был такой вид, будто он вдруг с тротуара увидел падающий на него десятитонный сейф. Мак-Лафлин, кажется, задрожал, густо покраснел, стал открывать и закрывать рот, но сказать ничего не мог. Я обругал себя, что не взял с собой Джаха. Такую фотографию я бы повесил у себя на стене в рамочке и каждый раз, когда хотел бы проклясть судьбу, сделавшую меня журналистом, мне достаточно было бы посмотреть на нее и вспомнить, зачем мне эта грязная, дешевая, неблагодарная работа.
К Мак-Лафлину вернулся голос. Он шагнул ко мне и наставил на меня палец.
— Если они хоть слово об этом напечатают, — сказал он низким и зловещим голосом, — мы вас за клевету засудим до гроба.
Я посмотрел ему в глаза.
— Да нет, — спокойно ответил я, — вы этого не сделаете. Потому что это не мои домыслы. Это подписанные вами документы. И у меня в доказательство этого копии имеются…
— Всякое бывает, — сказал Хюйгенс. — Иногда с неосторожными людьми случаются неприятности…
— Разговор записывается, Пол. — Я глянул на Джокера. — Ты не хотел бы выразиться яснее?
Хюйгенс заткнулся.
— К тому же, — продолжал я, — я всего лишь первый репортер, желающий получить ваши комментарии. Если вы не поняли намека, то есть еще целая куча людей, имеющих на руках те же материалы.
У Мак-Лафлина задрожала бровь.
— Первый репортер? — спросил он и посмотрел на Хюйгенса, который явно почувствовал себя неловко. — Что вы хотите этим сказать?
— То, что говорю. Я опередил других на старте — но только на старте. У остальных пару дней займет подготовка, но скоро они вам о себе заявят.
Хюйгенс пододвинулся чуть ближе к Мак-Лафлину и что-то прошептал ему на ухо. Я не обратил внимания, проверяя свои заметки на ПТ.
— Теперь, — сказал я, — несколько слов об убийстве Кима По, Берил Хинкли и Джона Тьернана…
— Без комментариев, — ответил Мак-Лафлин.
— Но Ким и Хинкли были ведущими учеными «Типтри корпорейшн», участвующими в проекте «Сентинел». Вы ведь должны как-то реагировать на их безвременную…
— Без комментариев! — отрезал Мак-Лафлин. — Все заявления, которые мне придется на эту тему делать, будут идти через наш отдел по связям с общественностью.
Он отступил назад с лицом почти таким же белым, как бабочка у него на шее.
— Интервью окончено, мистер Розен. Теперь, если вы меня извините…
— Разумеется, мистер Мак-Лафлин. Благодарю, что потратили на меня время. Желаю приятно провести остаток вечера.
Мак-Лафлин замешкался. Если бы взгляд мог убивать, у меня во лбу тут же была бы дырка, прожженная будто лазерным лучом. Но он уже раз попробовал и не вышло.
Он резко повернулся и пошел в зал, так твердо ставя ноги, что у него, казалось, колени щелкали. Капельдинер открыл перед ним дверь, раздались уже несколько подусталые аплодисменты очередной дебютантке, и дверь закрылась.
— Выключи эту штуку, — сказал Хюйгенс.
Я глянул на него. Не было ничего такого, что он мог бы мне сказать для печати или нет. Хюйгенс остановил Мак-Лафлина, пока тот не сказал ничего лишнего, и вряд ли меня ждала многочасовая исповедь типтрийского праведника в аду.
— Ради Бога, Пол. — Я щелкнул выключателем и сунул Джокера в карман. О чем ты хочешь спросить?
— Кем ты себя считаешь — киногероем? Чего ты добиваешься?
Я пожал плечами:
— Я репортер. Ты это сам говорил. Я просто задаю вопросы, которые хотели бы задать многие, если бы у них было время, случай и настроение.
— И ты думаешь, это тебе что-нибудь даст? — Хюйгенс покачал головой. До чего же ты наивен!
— Ладно, — сказал я, — пусть так. У тебя — суд любви и красоты. У меня — суд общественного
