– А я думала, ты ждешь не дождешься, когда мы приедем в Нью-Йорк. Сама вечно жаловалась на скуку в Кротоне.
– Верно, и мне здесь нравится, но я не собираюсь ограничиваться исключительно светской жизнью. Подумай, сколько всего на свете интересного, кроме раутов и приемов! Хочу, чтобы меня считали самостоятельной, мыслящей личностью, а не просто дочерью Эдварда Хендерсона! – гордо вскинув голову, заключила Виктория.
– В твоих устах это звучит так благородно! – улыбнулась Оливия.
Виктория вечно носилась с очередной грандиозной идеей, хотя, насколько понимала Оливия, оставалась при этом неизменно искренней. И все же она была еще совсем ребенком, да еще и крайне избалованным. Мечтала о развлечениях, вечеринках и в то же время вполне серьезно рассуждала о битвах за идеалы и борьбе с несправедливостью. Словом, сама не знала, чего добивается, но иногда Оливия ощущала, что когда-нибудь Виктория выполнит свое предназначение.
– А как насчет замужества? – тихо спросила Оливия.
Она сама частенько подумывала о будущем, но как-то неопределенно, откладывая все планы на потом. Трудно помыслить, что она сможет покинуть отца. Слишком сильно он в ней нуждался.
– Вот еще! Не желаю никому принадлежать, как будто я стол или кресло! «Это моя жена», подумать только! Все равно что похвастаться породистой собакой или кошкой! Противно быть чьей-то собственностью!
– Ты слишком много времени проводишь с этими истеричками, – проворчала Оливия.
Сама она терпеть не могла суфражисток, и не соглашалась с их требованиями, если не считать больного вопроса о праве голоса. Но их идеи о свободе и независимости противоречили жизненным принципам Оливии, выше всего ценившей спокойствие и уют дома, почтение к отцу и уважение к будущему мужу. Анархия, которую проповедовали сторонницы женских прав, – не для нее. Виктория, со своей стороны, не стеснялась курить, брать без спросу отцовскую машину, бегать на демонстрации и даже рисковать арестом за то, во что верила, но при этом горячо любила отца, и Оливия отчего-то не сомневалась, что если сестра встретит мужчину своей мечты, то безоглядно пойдет за ним хоть на край света. Страсть, пылающая в ней, постоянно подталкивала Викторию на безрассудные поступки. Как она может говорить, что не собирается принадлежать никому и не станет ничьей женой? Такого просто быть не может!
– Я не шучу, – спокойно подтвердила Виктория. – И все решила давным-давно. Никогда не выйду замуж!
В этот момент она выглядела неотразимо прекрасной, и Оливия молча улыбнулась, не поверив сестре.
– «Давным-давно» – это когда именно? На сегодняшнем собрании суфражисток или на том, что было на прошлой неделе? По-моему, ты сама не понимаешь, что несешь.
– Не волнуйся, понимаю. И в жизни не стану ничьей женой, – убежденно объявила Виктория. – По- моему, семейная жизнь не для меня.
– Откуда тебе знать? Или таким образом пытаешься сообщить, что останешься старой девой и будешь заботиться об отце?
Оливия холодно усмехнулась. Сама идея показалась ей смехотворной! Уж скорее это ее судьба! Они знали, что у Виктории просто не хватит ни сил, ни умения. Неужели Виктория искренне верит, что будет счастлива в отцовском доме?
– Я этого не говорила. Но когда стану старше, возможно, переберусь в Европу. Думаю, мне понравится Англия.
Еще бы! Движение за права женщин зародилось именно там, хотя к суфражисткам в Англии относятся не лучше, чем в Америке. За последние несколько месяцев там были арестованы и осуждены несколько известных суфражисток. Но сказанное Викторией звучало настолько странно, чуждо нормальному восприятию, что Оливия еще острее ощутила пропасть между собой и сестрой.
– Тебе следовало бы выйти замуж за Чарлза Доусона, – поддразнила Виктория, когда девушки одевались к ужину, – раз уж считаешь его таким милым.
Она подтянула молнию на платье Оливии и повернулась спиной к сестре, в свою очередь ожидая такой же услуги. Это новое изобретение только вошло в моду и, уж конечно, было куда удобнее бесконечного ряда пуговок, управляться с которыми было настоящей мукой.
– Глупости! – раздраженно пробормотала Оливия. – Я видела его два раза в жизни.
– Но он тебе нравится, и не вздумай отрицать. Я точно знаю.
– Нравится, и что из этого? Он умен, приятный собеседник и всегда готов прийти на помощь, когда моей сестрице грозит тюрьма. Может, если у тебя войдет в привычку проводить время в полицейском участке, мне в самом деле стоит выйти за него или на худой конец самой стать адвокатом.
– Последняя перспектива куда привлекательнее, – решила Виктория.
К тому времени, когда настала пора спускаться вниз, сестры успели помириться и Оливия почти простила Викторию за бурный день, хотя заставила поклясться, что та будет держаться в стороне от демонстраций во время пребывания в Нью-Йорке. Ей и в самом деле не хотелось непрерывно вызволять Викторию из беды. Та неохотно согласилась, и выкурила папироску в ванной, пока Оливия причесывалась и читала ей наставления о том, как отвратительно выглядит курящая дама. Но Виктория засмеялась и заявила, что она становится все больше похожа на Берти.
– Если Берти когда-нибудь узнает, что ты куришь, она просто тебя убьет! – вспылила Оливия, хотя должна была втайне признать, что Виктория, сидевшая на краю огромной ванны, выглядит невероятно привлекательной в одном из купленных Оливией платьев, ярко-красном, чуть короче, чем обычно, сшитом по последней моде, которое очень ей шло.
– Мне ужасно оно нравится, – похвалила Виктория, когда они шли по лестнице, обняв друг друга за талии. – Впрочем, как все наряды, которые ты выбираешь. Кто знает, возможно, я проживу всю жизнь рядом с тобой и забуду о Европе.
– Я бы не возражала, – мягко ответила Оливия, которой стало грустно при мысли об их, пусть и
