кедров и елей; ветра давно изогнули и обтрепали их мощные ветви.
Задрожав, Таралек Виид поплотнее подоткнул меховой плащ и повернулся спиной к бушующим валам. — Мы двинемся к западу, — крикнул он достаточно громко, чтобы перебить рев урагана. — Проследуем вдоль берега до того места, где он изогнется на север. Там снова пойдем прямо на запад, в земли камня и озер. Будет трудно, потому что дичи там мало — хотя мы сможем ловить рыбу. Еще хуже, что там обитают кровожадные дикари, слишком трусливые, чтобы нападать днем. Только ночами. Нужно быть готовыми. Нам предстоит устроить резню.
Икарий промолчал. Он не сводил нечеловеческих глаз с надвигающихся туч.
Таралек скривил губы и вернулся на окруженную каменной стенкой стоянку; скорчился под благословенной защитой стены, почти прикасаясь красными, ободранными руками к огню костерка. Сейчас в Джаге осталось немного его легендарного, почти мифического спокойствия. Он темен, гневен. Переделка Икария, проводимая руками Виида, хотя и по тщательным указаниям Безымянных. 'Лезвие затупилось. Ты станешь точильным камнем, граль'.
Но камни бесчувственны, равнодушны к лезвию и руке, что его держит. Одержимому страстями воину почти невозможно создать и поддерживать в себе подобное бесчувствие. Теперь он чувствует все растущую тяжесть, сознает, что однажды позавидует быстрой, милосердной смерти Коротыша Маппо.
Они идут очень быстро. Икарий неутомим. Только задавай направление. А Таралек, со всей своей ловкостью и терпеливостью, уже вымотался. 'Я не Трелль, и это не просто прогулка. Уже нет. Для Икария — никогда больше'.
Кажется, и для Таралека Виида.
Он поднял голову, когда услышал шелест, и увидел спускавшегося Джага.
— Дикари, о которых ты рассказал, — сразу начал тот. — Почему они захотят напасть на нас?
— Их богами забытый лес полон святых мест.
— Нам следует просто избегать их…
— Святилища трудно увидеть. То линия камней на земле, почти скрытая мхами и лишайниками. То кварцитовая жила, покрытая каплями крови. Или это будет каменоломня — всего лишь расселина в скале, из которой огнем и ледяной водой откалывают длинные камни. А может, медвежья тропа, протоптанная многими поколениями зверей. Все тут 'священно'. Разум дикаря не поймешь.
— Кажется, ты много знаешь. Но ты не рассказывал, что бывал здесь прежде.
— Я много слышал о них, Икарий.
Взор Джага вдруг отвердел: — И кто же так заботливо информировал тебя, Таралек Виид из племени Граль?
— Я странствовал далеко, друг мой. Я помню тысячи сказаний…
— Тебя подготовили. Ко мне.
Таралеку легко удалось изобразить подходящую теме тихую улыбку: — Многие странствия мы делили с тобой. Хотел бы я подарить тебе память о проведенном вдвоем времени…
— Хорошо было бы, — согласился усевшийся у огня Икарий.
— Конечно, — продолжил Таралек, — там было бы много темного, много мрачных и отвратительных деяний. Слишком тяжело, чтобы счесть это даром. Отсутствие памяти, Икарий — и проклятие, и благословение. Ты же сам понимаешь?
— В беспамятстве нет благословения, — покачал головой Джаг. — Все, мною свершенное, не может найти оценки, занять подобающее место. Отложиться в душе. И потому я остаюсь неизменным, наивным…
— Невинным…
— Не невинным. В незнании нет оправдания, Таралек Виид.
'Ты назвал меня по именам, не 'другом'. Недоверие уже отравило тебя?' — Это моя задача — каждый раз возвращать тебе потерянное. Увы, это трудно, это стало тяжким бременем. Моя слабость… причина ее — в желании избавить тебя от самых гнусных воспоминаний. В моем сердце слишком много жалости, и в поисках облегчения я всего лишь сильнее тебя раню. — Он сплюнул на ладони и намазал зачесанные назад волосы. Простер руки к пламени костра. — Ну ладно, друг мой. Однажды, очень давно, тебя увлекло желание освободить отца, которого захватил Дом Азата. Неудача породила силу необычайно гибельную и мощную — твою ярость. Ты расшатал раненый садок, ты уничтожил Азат, выпустив в мир орду демонов, искавших лишь тирании и господства. Некоторых ты сразил, но многим удалось убежать от твоего гнева, рассеиваясь по миру, словно ядовитые семена.
Самое горькое и смешное в том, что отец твой не искал освобождения. Он добровольно выбрал роль Хранителя Азата, и, верно, пребывает в ней по сей день.
После причиненного тобой разрушения культ, с начала времен посвященный Азату, решил создать собственных хранителей. Избранных воинов, что станут сопровождать тебя, куда бы ты ни шел — ибо ярость и распад садка стерли все твои воспоминания о прошлом — и ты, как кажется, был обречен вечно искать истину о прошлом. Снова и снова впадать в гнев, начиная разрушение.
Так культ Безымянных решил отыскивать тебе спутников. Например, меня. Да, друг мой, были и другие, задолго до моего рождения, и каждого напитывали магией, замедляющей старение, защищающей от всех болезней и ядов — до тех пор, пока хранитель истово выполняет свой долг. Наш долг — руководить твоим гневом, направляя его на морально безупречные дела, а прежде всего — быть твоими друзьями. Да, эта задача снова и снова оказывалась самой простой и воистину самой соблазнительной — ведь так легко найти в себе глубокую и преданную любовь к тебе. Ты добр, ты верен нам, в тебе таится нерушимая честь.
Уверяю, Икарий, что твое чувство справедливости сурово, но всегда и везде сопряжено с глубочайшей честностью. Сейчас нас ждет враг. Враг, которому лишь ты сможешь противостоять на равных. Вот почему мы странствуем, и вот почему всех, кто нам противостоит, нужно сбрасывать с пути — по каким бы причинам они не вставали на пути. Во имя высшего блага. — Теперь он снова позволил себе улыбнуться, но на этот раз с легким намеком на кипящее, но сдерживаемое беспокойство. — Ты гадаешь, достойны ли Безымянные такой ответственной роли? Способны ли их моральные качества и чувство чести сравняться с твоими? Ответ — в неизбежности, и прежде всего — в данном тобою примере. Ты ведешь Безымянных, друг мой, ведешь каждым деянием своим. Если они не исполнят клятв, то потому, что ты не исполнил своей задачи.
Довольный, что в точности вспомнил заданную ему речь, Виид смотрел на освещенного пламенем, вставшего пред ним воителя. Икарий спрятал лицо в ладонях, будто ребенок, верящий — невидимое не существует.
Икарий плачет, наконец понял он.
'Хорошо. Даже он. Даже он будет питаться собственными страданиями, превращая их в соблазнительный нектар, в сладкий опий самоуничижения и боли.
Так пропадают сомнение и недоверие.
Ибо от них нельзя ждать утешения'.
Брызнул холодный дождь, вдалеке пробурчал гром. Скоро их накроет буря. — Я хорошо отдохнул, — начал вставать Таралек. — Нас ожидает далекий переход…
— Не нужно, — сказал Икарий, не открывая лица.
— Что ты…
— Море. Оно полно ладей.
Всадник появился с холмов вскоре после нападения. Баратол Мекхар — его толстые, покрытые шрамами и пятнами руки обагрены кровью — встал над телом внимательно осмотренного им мертвого демона. Воин был в доспехах и шлеме. Он высоко поднял секиру.
Со дня визита Т'лан Имассов прошли месяцы — он думал, что они давно ушли, ушли даже до того, как сошел с ума старый Кулат. Он не мог вообразить — да и кто бы мог? — что все это время устрашающие немертвые твари таились рядом с ними.
Они вырезали группу странников. Засада была так ловко устроена, что Баратол даже не сразу понял, что происходит. Потом было уже поздно. Джелим и Филиад вдруг ворвались в кузницу, вопя об убийствах прямо у деревни. Он подхватил оружие и поспешил за ними на западную дорогу — лишь чтобы понять, что
