В голосе шестой Безымянной слышался странный, не этому миру принадлежащий акцент. — Все, что творится в мире смертных, придает форму почве, по коей шествуют боги. Вот почему они никогда не уверены, куда ступят в следующий миг. Нам выпало приготовить ловушки, вырыть глубокие, смертельно опасные ямы, расставить капканы и мрежи, ибо мы — руки Азата, мы исполнители Его воли. Наша роль — держать все на положенных местах, исцелять порванное, вести наших врагов к пленению и конечному уничтожению. Нам нельзя ошибаться. Я взываю к силе Разрушенного Садка Куральд Эмурланн, я продолжаю ритуал освобождения.
В этом мире есть излюбленные тропы, раздробленные пути — и Деджим хорошо научился использовать их. Он ступит на них снова. Уже скоро.
— Баргасты, Трелли, Тартено Тоблакаи, — загромыхал седьмой жрец, — это выжившие последыши крови Имассов, хотя ныне они претендуют на чистоту происхождения. Их претензии ложны, но в этой лжи таится смысл. Они признают разницу, они выпрямляют прежние пути и пути грядущего. Они чертят знаки на знаменах любой войны, освящая тем самым резню. Потому предназначение их — подтверждать устраивающую всех ложь. Во имя Садка Телланн я продолжаю ритуал освобождения.
Огонь в сердце, внезапно возобновившийся стук жизни. Хладная плоть вспомнила тепло.
— Замерзшие миры таятся во тьме, — хриплым голосом начал восьмой Безымянный, — и сохраняют тайну смерти. Эта тайна велика. Смерть приходит со знанием. Понимание, узнавание, приятие. Вот что такое она, не больше и не меньше. Грядет время — и, может быть, оно уже близко — когда смерть узрит собственный лик, в тысячах граней, и родится нечто новое. Во имя Садка Худа я продолжаю ритуал освобождения.
Смерть. Ее украл у него хозяин Псов Тьмы. Возможно, именно о ней он так томится. Но не пришло еще время…
Девятый жрец разразился тихим, веселым смехом. Затем он сказал: — Где все началось, там все придет к концу. Во имя Садка Куральд Галайн, Истинной Тьмы, я продолжаю ритуал освобождения.
— А я продолжаю ритуал освобождения во имя силы Рашана, — нетерпеливо просипел десятый Безымянный жрец.
Девятый снова зашелся смехом.
— Звезды двигаются, — сказал одиннадцатый жрец, — и напряжение растет. В нашем деле присутствует справедливость. Во имя Садка Тюрллан я продолжаю ритуал освобождения.
Они ждали, когда подаст голос двенадцатая. Однако она промолчала, вместо слов подняв руку — тонкую, чешуйчатую, ржаво — красную, совершенно нечеловеческую.
И Деджим Небрал ощутил ее присутствие. Разум, холодный и жестокий, просочился сверху, внезапно напугав Д'айверса.
— Можешь слышать меня, Т'ролбарал?
'Да'.
— Мы освободим тебя, но за это потребуем платы. Откажи нам, и мы вновь пошлем тебя в бездумное забвение.
Страх перешел в ужас. 'Какой платы ты потребуешь'?
— Ты согласен?
'Да!'
Она объяснила, что от него требуется. Как кажется, это просто. Мелкая работа, легко исполнить. Деджим Небрал успокоился. Это не потребует много времени. Жертвы рядом, и едва он расправится с ними — окажется на свободе, сможет делать что ему заблагорассудится.
Двенадцатая и последняя Безымянная, та, что когда-то была известна как Сестрица Злоба, опустила руку. Она знала, что из всех собравшихся одна переживет явление могучего демона. Ведь Деджим Небрал проголодался. Увы! Как огорчатся и удивятся сотоварищи, когда увидят ее бегство — за миг до атаки Т'ролбарала. Конечно, для бегства есть причины. Первая и главная — желание оставаться в живых, хоть на немногое время. Что до иных причин — они принадлежат ей и только ей одной.
Она произнесла: — Во имя Садка Старвальд Демелайн я завершаю ритуал освобождения. — И слово ее проникло сквозь мертвые корни, опустилось в песок и камень, растворяя чары за чарами силой энтропии, известной в этом мире как отатарал.
Так Деджим Небрал поднялся в мир живых.
Одиннадцать Безымянных начали последние молитвы. Почти всем им не довелось их окончить.
На некотором отдалении человек сидел, скрестив ноги, у костерка. Услышав крики, татуированный воин склонил голову. Поглядев на юг, он заметил драконицу, тяжело поднявшуюся над грядой холмов, блеснувшую чешуей в свете умирающего солнца. Воин скривил губы, следя за полетом твари.
— Сука, — пробурчал он. — Я должен был догадаться.
Он сидел, пока не стихли далекие вопли. Окружившие лагерь длинные тени утесов вдруг показались неприятными, скользкими и мрачными.
Таралек Виид, воин — гралиец, последний из рода Эроз, скопил во рту слюну и сплюнул на левую ладонь. Сложив ладони, он равномерно раскатал слизь и использовал ее, смазав черные волосы. Сидевшие на голове мухи взлетели тучей — и снова сели на место.
Вскоре он ощутил, что чудовище насытилось и пришло в движение. Таралек встал, помочился, гася огонь, собрал оружие и устремился по следу.
В рассыпанных у перекрестка хижинах обитало восемнадцать человек. Вдоль берега шел Тапурский тракт, и город Агол Тапур находился в трех днях пути к северу. Поперечная дорога — не более чем грязный проселок — углублялась в Па'тапурские горы, где вела к востоку и через два дня, у Отатаральского моря, достигала Прибрежного тракта.
Четыреста лет назад на этом месте процветало селение. Склоны южных холмов покрывали твердокорые деревья с изящной листвой, похожей на перья. Эти деревья ныне вымерли на всем субконтиненте Семиградье. Из древесины получались хорошие гробы, благодаря чему селение стало известно в далеких землях, от Хиссара на юге до Карашимеша на западе и Эрлитана на северо-западе. Однако промысел скончался с последним срубленным деревом. Поросль исчезла в желудках коз, плодородную почву сдули ветра — и за одно поколение село съежилось до жалкой деревушки.
Последние восемнадцать жителей промышляли снабжением водой и провизией караванов — но и этим зарабатывали все меньше. Года два назад здесь проезжали малазанские чинуши. Они буркнули что-то о прокладке новой насыпной дороги, о форте с гарнизоном… но все эти заботы объяснялись необходимостью борьбы с контрабандой сырой отатаральской руды, а ее властям удалось прекратить иным способом.
Последнее восстание едва ли озаботило умы местных жителей — до них доходили лишь отрывочные слухи, ведь иногда по дороге пролетали вестники. Хотя никто из них не останавливался здесь на ночь. Да, мятежи — это дело для жителей иных мест…
Вот почему появление сразу пятерых чужаков, в полдень вставших на гребне ближайшего холма, было замечено всеми. Номинальный глава селения, кузнец Баратол Мекхар, вскоре получил весточку о пришельцах. Он был единственным человеком, родившимся не здесь. О прошлой его жизни было мало что известно, разве что очевидное без слов. Темная, почти ониксовая кожа являла происхождение из племен юго-востока континента, из краев, отстоящих от деревушки на сотни, если не тысячи лиг. Шрамы на щеках казались воинскими татуировками; на солдатское прошлое намекала и сеть покрывших руки рубцов. Было известно, что он не любит лишних слов и никогда не высказывает личного мнения, не спешит завести любимчиков — и поэтому его сочли подходящим на роль неофициального мэра
Баратол Мекхар в сопровождении десятка взрослых, еще сохранивших любопытство селян шел по единственной улочке, пока не достиг края деревни. Хижины здесь были брошены и давно развалились, крыши их просели, стены покосились и покрылись грудами песка. Шагах в шестидесяти неподвижно стояли пятеро — лишь ветерок шевелил волоски на меховых плащах. Двое держали копья, трое несли прикрепленные на спинах двуручные мечи. Казалось, иным из них недостает руки или ноги.
Глаза Баратола видят уже не так хорошо, как в молодости. Но даже… — Джелим, Филиад, идите в
