вот увидела – и ей стало вдруг спокойно. Она еще не сумела этого осознать, но Новиков уже был ей не безразличен, словно древним женским инстинктом ее потянуло к самому сильному и надежному в этом опасном мире мужчине. Несмотря на то, что между ними бездна времени. Но, с другой стороны, между ней и героями, скажем, Шекспира вообще почти целое тысячелетие, а Гамлет во многом ближе и понятнее, чем люди с детства знакомые. Так что не в столетиях дело…
– О каких это вы ребятах сейчас сказали? Разве вы не один здесь? – спросила Альба.
– Ну что бы я тут делал один? Нас тут довольно много, когда четыре, а когда и все шесть… Отличные, между прочим, ребята. Знают, что делать по любую сторону от мушки… Завтра сами увидите.
Альба кивнула. Это сообщение было интересно, но ее сейчас не занимало.
– Как вы все же считаете, Андрей, сумеем мы освоиться в вашем мире? Мне не по себе…
– Я думаю – да. Вы уже начали осваиваться. Дальше пойдет легче.
– Нет. Пока я просто держусь. На том запасе сил, что остались… еще с корабля. Как ныряльщик на дне. Да и вы человек, по-моему, не характерный. Чрезвычайно контактный. И психолог. С вами мне легко. А как будет с другими?
– И с другими сможете. Я от них мало чем отличаюсь. Может быть, даже в худшую сторону. Да и вообще человек – существо универсальное, приспособится к чему угодно. А наше время не самое худшее из времен. В раннем, скажем, Средневековье я бы вам не позавидовал.
Что-то с ней произошло совсем для нее незаметно, как-то изменился мир вокруг, важное стало неважным, и наоборот. От того, что они говорили наедине?
Разговор мужчин – это разговор мужчин. Он может быть умным, деловым, доверительным – и ничего не решать. А легкое, ни к чему вроде бы не обязывающее общение мужчины с женщиной приводит подчас к серьезным последствиям.
Андрей встал, вышел из круга света, отбрасываемого камином и лампой на химическом топливе, и как бы растаял во мраке. Как сильно отличается помещение, залитое ровным однотонным светом, от такого вот, когда свет – свет, а тьма – тьма, и дрожащие световые блики раздвигают на мгновение завесу темноты, но она все равно не исчезает, присутствует на расстоянии вытянутой руки. Словно как символ жизни – ты здесь, вокруг светло и тепло, а рядом – постоянные холод и мрак.
Новиков появился из мрака, катя перед собой столик на колесах со стоящим на нем сложным агрегатом, исходящим душистым кофейным паром. Тут же имели место черная пузатая бутылка, крошечные серебряные рюмки и фарфоровые чашки, сахарница, другая бутылка – с пузырящейся минеральной водой и нарезанный лимон на тарелочке.
– У вас прием алкоголя сопровождает каждый поступок? – спросила Альба, поняв французскую надпись на этикетке.
– Не каждый. И не поступок. А некоторые моменты жизни. Днем я спасал вас от нервного срыва, мне нужно было разморозить вас, заставить сбросить напряжение. По-моему, получилось. Сейчас – другое. Есть такой термин – гедонизм. Не вдаваясь в философские тонкости, это умение извлекать из жизни наиболее изысканные и приятные детали. Как изюм из булки. Особенно это приятно, когда все время ходишь по краю и не знаешь, что с тобой будет завтра, а может, и сегодня. И в эту острую ситуацию ты привносишь еще некий штрих, неуловимый для непосвященного, но бесценный для знатока. Да вот попробуй – глоток кофе, совсем маленький глоток коньяка и долька лимона. Потом все это можно запить боржоми. Да, к слову. Слышала ты когда-нибудь про Романова Николая Александровича? Пустой был человек. Работал последним русским императором. И вспоминать бы его не стоило, а вот поди ж ты – оказалась в нем этакая артистичность мышления, именно он придумал закусывать коньяк лимоном. Чем и прославился…
Альба послушно попробовала, потом, отставив рюмку, стала пить просто кофе.
– Ответь мне, Андрей, – они незаметно перешли на «ты», как это и было принято в двадцать третьем веке в большинстве случаев. – Я говорю сейчас с тобой, понимаю твой язык и чувствую, что не понимаю в тебе ничего. Я не могу даже приблизительно представить, что ты скажешь и что сделаешь в следующее мгновение. А ведь именно это означает – понимать человека. Или у вас не так? Мне сейчас не важно почти все – что случилось с нами, откуда здесь вы, что будет дальше… Я хочу одного – разобраться в вас. Скажи, что вы за люди, там, на своей Земле и в своем веке? Пойму ли я вас? Хоть кого-нибудь?
Новиков довольно долго молчал, глядя на Альбу каким-то оценивающим взглядом.
– Пока что я тебя не совсем понимаю. Сегодня ты уже не раз возвращаешься к этой теме. Понимание. Что такое – понимание? Твоя формулировка похожа на правду, но она касается лишь одной стороны проблемы. Тебе пока непонятно наше время, удивляют какие-то реалии образа жизни, непривычна моя манера разговора… Можно не сразу разобраться в тонкостях политики и экономики. А сами люди… Люди всегда одинаковы. Понимаем ли мы плач Гильгамеша, диалоги Сократа, стихи Басе и Хайяма? Вот и мы тоже. Люди как люди. Не лучше и не хуже тех, что жили до нас и после нас. Со своими недостатками, проблемами, мечтами и страданиями. Если бы я знал, какие вы, я мог бы сравнить. А я вас не знаю, но мы с тобой разговариваем сейчас и понимаем друг друга. Наверное, мы грубее вас, наверняка – жестче во многих случаях. Найдешь ты в нас и цинизм, и эмоциональную ограниченность, и нехватку культуры. Есть фанатизм и беспринципность. Но все же в основном мы стремимся к добру. К счастью для всех людей, сколько их есть, хоть и звучит это, на мой слух, высокопарно. И во имя этого готовы на непредставимую, наверное, для вас жестокость. Но и на самопожертвование тоже. Но это, конечно, все-таки – слова, слова, слова… Слишком их много говорили. Кто угодно и по любому поводу. Ничего я тебе не объясню, пока ты не поживешь с нами, не почувствуешь, как свои, наши заботы и радости. Один поэт у нас лет двадцать назад написал «Письмо в ХХХ век». Есть там слова: «Как понять вам, что такое, когда закипает вода в пулемете?»… Очень, кстати, емкий образ. Ну, ты на семь веков к нам ближе, и понять это тебе будет легче. Я тебя скоро с одной молодой дамой познакомлю, очень вам интересно побеседовать будет… – и чему-то вдруг улыбнулся.
Альба, к собственному удивлению, очень хорошо начала понимать язык и речь Новикова, может быть, не столько даже по смыслу, как эмоционально. Ей больше не мешала его чудовищная небрежность синтаксиса, манера обрывать фразы в самых неожиданных местах, заменять осмысленные обороты иносказаниями и идиомами, пристрастие к жаргонным словечкам. Ей даже стал нравиться этот энергичный и раскованный стиль. Она, по молодости, еще не понимала, в чем тут дело.
Но уловила во взгляде Новикова легкую грусть и словно бы снисходительное сожаление. Как будто он действительно был старше ее на триста лет.
– Скажи, Альба, а пришельцы со звезд вам когда-нибудь встречались?
Она удивилась этому вопросу, так выпадавшему из строя их беседы.
