– Правда, у меня еще есть мои две тысячи долларов в Америке, – вспомнил дядя Хильдинг, воспрянув духом. – Предложу Гюсту либо взять мою долю участка себе, либо продать ее.
Он тут же сел писать письмо своему товарищу в Чикаго. Давно уж они не виделись… Весь следующий месяц Хильдинг жил ожиданием ответа. Наконец он пришел. Дядя Хильдинг торопливо вскрыл конверт и с улыбкой пробежал первые строки:
– Гюст все тот же!
Однако он тут же помрачнел. В печке печально попискивало обуглившееся сырое полено. Дядя Хильдинг молча уставился на гибкие язычки пламени.
– Плохие новости? – спросила бабушка осторожно.
– Все кончено! – вспылил он. – Конец! Сколько пота и крови вложил в каждый цент, а эти проклятые жулики все украли!
– Когда же можно будет доверять людям! – произнесла бабушка грустно. – Ты так хорошо о нем отзывался…
– Да Гюст тут ни при чем! Он-то не обманет. Он сам потерял все. Крах на бирже – и наш чудесный участок теперь и гроша ломаного не стоит.
Дядя Хильдинг настолько увлекся своим строительством, что все это время даже не обращал внимания на то, что происходит на свете. Он знал, конечно, про крах нескольких больших банков, про панику на нью-йоркской бирже. Но ведь так бывало и раньше, когда одна финансовая акула проглатывала целиком другую. О том, что это может затронуть его самого до такой степени, он никогда не подозревал.
Хотя было сделано только полработы, пришлось рассчитать и десятника и рабочих. Неудача дяди Хильдинга была только маленьким камешком в громовой лавине крахов, которая прокатилась по всей стране, оставляя за собой гнетущую тишину – безработицу.
Стук молота стих на многих каменоломнях. Шел слух, что цементный трест подчинил себе все цементные заводы на Готланде лишь для того, чтобы закрыть их и сосредоточить всю переработку известняка на материке.
Один из рабочих поселков Нурдрета был уже обречен на гибель. Молодые рабочие уходили оттуда, усиливая соперничество из-за работы в других местах.
– Придется как только можно растягивать мою пенсию, – заключила бабушка. – Никто не знает, сколько продлятся плохие времена и когда Хильдинг найдет работу. Стен пишет, что в Бредвика тоже дела плохи.
Рассчитавшись с рабочими, дядя Хильдинг уехал в Висбю. Вернулся он вдребезги пьяный и с огромным синяком под глазом. Бабушка плакала и хлопотала около него с примочками.
– Это тебе спасибо от приятелей, которые пили и гуляли на твои денежки! – причитала она.
Дядя Хильдинг ругал весь свет и вспоминал все пакости и мерзости жизни, словно разворачивал грязное, заплатанное одеяло. На висках у него заметно прибавилось седины, и прошла не одна неделя, прежде чем в нем возродился дух предприимчивости.
– Ладно еще, что я купил хорошую лодку, пока были деньги. Теперь надо раздобыть сетей и соорудить сарайчик на берегу. Море всегда прокормит труженика, – сказал он, придя в себя после первых тяжелых недель.
– Лучше снять у кого-нибудь сарай в Стадаре. Не все тамошние занимаются зимним ловом, – посоветовала бабушка.
Дядя Хильдинг горько усмехнулся:
– В Стадаре… Там, где отец надорвал себе сердце, когда бегал за баранами. Только и остается. Вот и я теперь у разбитого корыта – недостроенный дом да долги…
В прошлом, когда остров Готланд был республикой крестьян-мореходов, Стадар был большим портом, но уже в пору засилья Ганзы он утратил свое значение, став небольшим рыбацким поселком. На берегу, далеко от нынешней черты моря, можно было увидеть остатки каменных набережных. А в одном месте сохранились развалившиеся стены: здесь стояла, как утверждали, часовенка, которую построил легендарный норвежский король-викинг Святой Улав во время одного из своих походов в Балтийское море.
На изогнувшемся, как бычий рог, лесистом мысу высился утес со знаменитой пещерой. Предания рассказывали, что одна женщина в смутные времена спрятала там родовые сокровища. Теленок, постоянно ходивший за ней, выдал грабителям потаенное место, но самый клад они так и не смогли найти.
Холодным январским утром, перебираясь с холма на холм на взятом у товарища велосипеде, сюда приехал Оке. Он невольно спрашивал себя, не стоит ли попытать счастья и обыскать еще раз заветную пещеру…
Широкие лодки глухо бились о причалы рыбацкой гавани, крошились о мол кочующие по волнам льдины. Норд-вест трепал паутину антенн над крышами, срывал с дымоходов черные в красную искорку шапки дыма и тонко завывал в узких улочках между сараями.
Над улицей вихрился снег, собираясь в небольшие сугробы в старой части поселка, раскинувшейся повыше, на берегу. Там выстроились низкие домики, сколоченные из бревен или сложенные из грубого камня. Глядя на них, можно было подумать, что время вот уже много веков стоит на месте. Тем неожиданнее казался большой бетонный склад рыболовецкого союза, куда свозили для взвешивания улов и откуда по телефону уславливались о цене со скупщиками.
Оке поставил велосипед под укрытие и пошел через лабиринт воткнутых в землю шестов. Широкие шлейфы развешанных для просушки буро-коричневых сетей застыли на морозе, тонкий ледок звенел на ветру стеклянным звоном. С нескольких лодок выгружали в желтые сосновые ящики салаку.
– Хильдинга ищешь? – спросил у Оке знакомый рыбак. дыша на замерзшие руки. Пальцы совсем посинели, несмотря на напряженную работу. – Он еще не возвращался – снасти ищет. Как бы его не унесло в Россию вместе со льдинами!
Оке справился, где стоит сарай дяди Хильдинга.
– Предпоследний вон в том ряду, лицом к морю. Если дверь заперта, ищи ключ под ступеньками.
Застоявшийся запах рыбы и машинного масла ударил Оке в лицо, когда он вошел в темный сарайчик. Стены были покрыты блестящим пластом рыбьей чешуи; такой же серебристый слой лежал на беспорядочно разбросанных на полу снастях. Во внутренней утепленной каморке железная печурка таращила слюдяные окошки-глаза на пару мокрых рыбацких сапог.
Рядом с вонючим примусом стояли закопченный кофейник и несколько немытых кружек. Беспорядочно скомканные постели на прибитых к стенам нарах говорили о том, что обитатели покинули сарай второпях.
Оке отложил в сторону сверток с носками и чистым бельем, который вручила ему бабушка, и стал около окна. Мимо мыса мчались мутно-зеленые валы с белыми барашками. Ему показалось, что он заметил на гребне волны что-то темное. Ветер притих на время, и послышался как будто слабый звук мотора.
Из бетонного здания вышел плотный мужчина в кожаной куртке и фуражке с теплыми наушниками. Он пристально разглядывал морскую даль в большой бинокль. Оке поспешил выбежать к нему и спросил, не видно ли лодки дяди Хильдинга.
– Идет, да глубоко сидит. Либо вытянули полные сети рыбы, либо корпус обледенел.
Вокруг Оке и весовщика столпилась целая куча рыбаков.
– Как, Андреас, справятся? Или выйти им навстречу на шхуне?
Налетевший снежный вихрь снова закрыл все белой завесой, но стук мотора все усиливался, заглушая плеск волн. Вдруг из пелены снега вынырнула лодка, направляясь прямо к пристани.
Дядя Хильдинг стоял на носу, готовый бросить чалку. Брезентовый плащ превратился в сверкающий панцирь, с зюйдвестки свисали длинные сосульки.
– Сети спасли? – крикнул весовщик.
– Потеряли семь штук. Из моих три совсем пропали, а от четвертой одни клочья остались, да и те едва подобрали, – отвечал дядя Хильдинг мрачно.
– Снастями потом займетесь, – заявил Андреас решительно. – Сейчас вам прежде всего надо согреться. У меня как раз кофейник вскипел.
– А глоток коньячку найдется? – спросил напарник дяди Хильдинга.
