– Что?
– Что я теперь от вас не отстану, пока вы не подпишете контракт с моей галереей. Что вы на это скажете?
Динна широко улыбнулась, но отрицательно покачала головой:
– Я не могу.
– Почему?
– Выставки – это не для меня.
Марка бы хватил удар, если бы она решила выставляться. Он бы сказал, что это вульгарно и отдает торгашеством, хотя галерея Томпсона имела репутацию вполне респектабельной, никак не вульгарной, а семейство Бена уже много лет пользовалось уважением в мире искусства. Динна навела справки, когда вернулась из Кармела. Дед Бена владел одной из лучших галерей Лондона, у отца была галерея в Нью- Йорке. Хотя Бену было всего тридцать восемь лет, в мире искусства он получил карт-бланш. Об этом Динна тоже прочитала.
– Правда, Бен, я не могу.
– Как это не можете? Послушайте, Динна, не упрямьтесь. Вам нужно приехать ко мне в галерею и осмотреться. Вы почувствуете себя увереннее, когда увидите, что у меня там выставлено.
Уговаривая Динну, Бен преобразился и вдруг показался ей таким юным, что она засмеялась. Динна знала, что хранится в его галерее – это она тоже выяснила. Писсарро, Шагал, Мэрри, Кассатт, две-три работы Ренуара, великолепный Моне, несколько работ Коро. Кроме того, в галерее было несколько хорошо спрятанных работ Поллока, Дали и Конинг, которые он выставлял очень редко. Словом, у Бена было только лучшее. Наряду с произведениями признанных мастеров были у него и тщательно отобранные работы молодых, еще неизвестных художников. Бен хотел, чтобы среди них оказались и ее работы. Могла ли Динна мечтать о большем? Но как рассказать об этом Марку? «Мне пришлось это сделать. Он меня попросил. Я хотела...»
– Нет. – Марк не поймет, да и Пилар тоже. Она решит, что ее мать выскочка и хвастунья. – Вы не понимаете.
– Тут вы правы, я действительно не понимаю.
Бен протянул Динне кусок французской булочки и сыр. Ее работы были расставлены по всей комнате, двадцать две картины, и все ему нравились. Динна взяла хлеб с сыром и улыбнулась.
– На чердаке хранится еще тридцать картин, и еще четыре – у Ким.
– Вы просто сумасшедшая.
– Ничего подобного. Бен протянул ей персик.
– А я говорю, сумасшедшая. Однако я ничего против не имею. Но может быть, вы придете завтра вечером на открытие новой экспозиции? В этом ведь нет ничего плохого? Или вы даже это боитесь сделать?
Бен явно ее провоцировал, и Динне это не понравилось.
– Кто вам сказал, что я боюсь?
Она откусила сочный персик и улыбнулась.
– А разве кто-то должен сказать? Просто я не вижу никакой другой причины, почему бы вам отказаться выставлять свои картины.
– Я отказываюсь, потому что это не имеет смысла.
– Это в вашем отказе нет смысла. – Их разговор мог бы походить на спор, если бы они оба не смеялись. Отчасти тому способствовало и выпитое вино. – Но несмотря ни на что, вы мне нравитесь, – объявил Бен. – Мне нравится иметь дело с сумасшедшими вроде вас.
– Я не сумасшедшая, а просто упрямая.
– И вы выглядите точь-в-точь как женщина с картины Уайета. Вы тоже заметили сходство?
Бен поставил стакан. Его взгляд снова притягивал Динну. После короткого колебания она кивнула:
– Да, заметила.
– Только у вас я могу видеть глаза. – Бен очень долго удерживал ее взгляд, потом наконец отвел глаза. Он подумал, что у той женщины с картины глаза должны быть точно такими же. – У вас красивые глаза.
– У вас тоже.
Тихий голос Динны напомнил шорох бриза на пляже в Кармеле, и оба вспомнили вечернюю прогулку. Некоторое время Бен молчал, рассматривая ее картины.
– Вы сказали, что это ваша дочь. Это правда?
Он посмотрел на Динну, ему хотелось узнать о ней больше.
– Да, ее зовут Пилар, ей скоро исполнится шестнадцать. Она очень хорошенькая, гораздо красивее, чем на картинах. Я нарисовала несколько ее портретов.
Динна с грустью подумала о портрете, выселенном декоратором из кабинета Марка в холл.
– Некоторые из них довольно неплохи.
Теперь Динна чувствовала себя с Беном непринужденно и могла открыто признать, что ей нравится собственная работа.
