Андрей учил вора играть в шахматы, тонкости которых на вид туповатый, со шрамом во всю щеку парень схватывал на лету. А сам Новиков за это был избавлен от стояния на стреме и прочих подходящих возрасту дел, которые его менее интеллигентных ровесников приводили сначала в страшную «трудколонию», а потом и дальше.
– Послушай, Андрюх, – говорил вор, внимательно глядя на доску, – а интересно, бля, получается. Я вот так хожу, думаю твою туру побить, а тут же оно, бля, мой офицер через ход под боем будет, и эта пешка тоже, а ты сюда пойдешь, и твоя королева тут, ее конем… можно, а тогда твой черный офицер мне шах… – Он вдруг задумывался, по-модному жуя окурок и перекатывая его из угла в угол фиксатого рта. – Это ж как в жизни, а? Я на зоне с корешем покентовался. Когда освободились – ему наколку на дело дал, он пошел, погорел, легавого по нечаянности грохнул, и его легавые грохнули… Так, значит, если б мы со Сталькой и Ермолом еще аж в позапрошлом году бутылку пить не стали, ларек не подломили, так и я бы не сел, и тогда получается, все сейчас живые были? Из-за нашей бутылки «Карданахи» две души на распыл?
Не успела еще удивить юного Новикова стихийная телеология малограмотного вора, как ему в голову сам пришел ответ:
– Оно так, Кыла, да только игрок – это одно, а фигура на доске – другое, и важно вовремя догадаться, кто ты сам есть…
И вдруг на месте вора уже сидел, поддернув щегольские чесучовые брюки над сандалетами из лакированных ремешков не кто иной, как шеф-атташе форзейлей на планете Земля, пресловутый Антон. Фамилии которого никто никогда не слышал, а лично знавший его задолго до описанных событий капитан Воронцов так и не смог вспомнить.
– Ну как, лидер, – спросил он с неприятной интонацией, – начал понимать, что почем?
На доске Новиков увидел странную позицию, какая бывает только в шахматных задачах – белый король находился под шахом сразу с четырех направлений. Невзирая на вроде бы надежное прикрытие, его атаковали черный ферзь, ладья и два коня.
– Я ничего не знаю, и твои варианты меня не волнуют, – ответил Андрей. – Ты никогда не желал играть со мной впрямую. Мало ли что ты здесь расставил…
Он сейчас говорил Антону зло и раздраженно, пользуясь случаем, как никогда не говорил раньше, потому что и ситуация была другая.
– Ты морочил голову моим парням, вкручивал им всякие идеи насчет спасения мира ценой наших голов, но для твоей пользы. Чего ты хочешь сейчас, зачем ты пришел? Мы с тобой в расчете, разве не так?
И снова все это было, как во сне, когда понимаешь, что спишь, и даже слегка пользуешься этим. Мол, что бы я ни сказал и ни сделал, значения не имеет.
– Ошибаешься, друг, и самое главное – не в том, о чем думаешь… – спокойно ответил Антон.
Черные и белые поля картонной шахматной доски сменились белым снеговым покровом, из которого слева и справа торчали источенные ветрами и временем надолбы скал, изогнутые и перекрученные стволы сосен, похожие на те, что любили рисовать старые японские мастера; пронзительно гудел ветер, а они с Антоном, упираясь, тащили за собой развалистые крестьянские сани. Новиков помнил, что идут они уже давно, что лошади пали два или три часа назад и спасение зависит от их упорства. Невзирая на разделяющую их вражду, выжить они могут только вместе.
– Вот оно, – просипел сквозь обросшие льдом усы Антон, указывая на врезающийся в лощину, подобно корабельному форштевню, розовато-черный утес.
– Что – оно?
– Наше место…
Вспоминая с мысленной матерщиной такие романтические в детстве страницы «Смока Белью», Андрей вскарабкался на площадку перед зияющей в стене треугольной нишей.
– Стой!
Сбросив с груди постромки, посидели несколько минут, приводя в порядок дыхание.
За спиной была опасность, близкая и смертельная, это Новиков понимал. Почему и решил подчиниться воле напарника.
В два топора они свалили ближайшую сосну, умершую не меньше года назад, из тонких ветвей с остатками хвои связали десяток факелов.
Пещера была обширная, пол покрыт мелким щебнем, слева и справа от входа громоздились осыпи из обломков зернистого плитняка.
В какой-то момент Новикову показалось, что для сна картина уж больно реалистичная, пот со лба катился до чрезвычайности натуральный, и ноги дрожали от усталости.
При свете трещащих факелов они рубили пятнадцатиметровый ствол на подходящих размеров поленья, разводили таежный костер. Потом заволокли в пещеру сани и заложили вход до самого верха в изобилии валявшимися вокруг обломками плитняка.
– Слава богу, управились, – сказал Антон, сбрасывая полушубок и забитые снегом пимы. Новиков тоже присел на обрубок дерева, нащупал во внутреннем кармане кисет. Козья ножка получилась кособокая, заклеилась кое-как, зато дым махорки оказался сладостен.
– Пурга начинается. Мы тут и неделю сидеть можем. Жратвы хватит, дров тоже, а там поглубже и родничок есть, не пропадем, а им на воле – концы… – Антон говорил спокойно, уверенно, в роли опытного таежника смотрелся так же убедительно, как в свое время – рафинированным дипломатом или владельцем роскошного замка.
– Сними, Андрей, с саней пулемет, пристрой напротив входа, тогда и отдыхать можно…
Еще потом они ели замерзшее сало с крестьянским хлебом, крутые до синевы яйца, жуткой горечи чеснок, запивая все это самогоном из деревянной баклаги.
В голове чуть-чуть поплыло, и Новиков с невиданной остротой вдруг ощутил абсурдность происходящего, при том, что чисто по жизни оно ему нравилось.
