автобусной остановки, майор Варро принял эту темную полосу за канаву.
На мгновение он остановился, прикинул на глаз ширину канавы, затем пригнулся и ловко перескочил.
Что оставалось делать Тоту? Он тоже остановился, точно так же пригнулся и тоже прыгнул, понимая, что в противном случае поставит майора в мучительное и даже более того — смешное положение.
Прогулка продолжалась. Мужчины повернули обратно. И снова перепрыгнули через тень. Эту процедуру они повторили еще раз, продолжая меж тем вдыхать упоительный горный воздух и вести дружеский обмен мнениями.
По наблюдению врачей, жители горных местностей более темпераментны по натуре, нежели обитатели равнин. Поэтому не удивительно, что свет в окне Гизи в тот вечер погас очень скоро. Когда гуляющие подошли к дому, на месте недавней канавы они увидели ровный, нетронутый асфальт. Однако они, как и в прежние разы, машинально остановились.
— Прошу вас, — сказал майор, вглядываясь в мостовую.
— Нет-нет, только после вас, — противился Тот, уставившись на то же место дороги.
— Ни в коем случае, — отрезал майор. — Терпеть не могу этакой никчемной вежливости.
Настал момент действовать. У Тота было два выхода:
1. Не прыгать. Но тогда, как житель Матрасентанны, которому, естественно, хорошо известно состояние асфальтированной дороги, он создаст впечатление, что, прыгая три раза подряд, он оставлял майора в дураках.
2. Прыгнуть. И тем самым создать впечатление, что он по-прежнему считает канавой то место, где на самом деле была просто тень.
Тот из двух зол выбрал меньшее. Он отступил и с разбегу перепрыгнул предполагаемую канаву на месте недавней тени.
Дело оставалось за майором. У него тоже было два выхода:
1. Не прыгать. Но тем самым признать, что какой-то невежа, сельский пожарный, выставил его в смешном свете.
2. Прыгнуть. И тем самым признать канавой то место, где не осталось и следа тени, но зато не уронить в глазах деревенщины свой авторитет!
Майор тоже выбрал меньшее зло. Он разбежался и прыгнул.
Оба зашагали дальше как ни в чем не бывало. Но тем самым отнюдь еще не был положен конец всей этой неприятной истории. По данным современной науки, жители горных местностей более страстны и более расторопны, чем обитатели равнин. А поскольку описываемой нами дивной летней ночью движение к домику Гизи было весьма оживленным, то и свет у нее в окошке то загорался, то снова гас. Но наши гуляющие, независимо от того, был ли гость уже в домике Гизи или еще только шел туда, обязательно прыгали напротив ее окна.
Вдобавок ко всему механик с электростанции как раз возвращался домой с работы и как раз под окном у Гизи повстречал обоих прогуливающихся. Он самым сердечным образом приветствовал майора Варро и — припомнив близкий уход на пенсию, воюющего на фронте племянника и давнюю повестку в суд, где против него выдвигалось обвинение в подстрекательстве к антиправительственной деятельности, — без малейших колебаний перепрыгнул через тень от трансформатора.
Вслед за ним то же самое проделали майор Варро и Лайош Тот. Эта история не осталась без последствий. Можно, конечно, представить себе и благополучное продолжение, предположив, к примеру, что двое мужчин, два добрых приятеля, еще больше сдружатся после того, как вдоволь напрыгаются.
Но можно представить себе и не столь благополучное завершение. К сожалению, именно в этом направлении и развернулись события.
А вышло так, что сперва Тота стало одолевать какое-то смутное беспокойство. Он корил себя за то, что поставил командира своего сына в недостойное положение. Чтобы как-то загладить вину, Тот обращался с гостем с подчеркнутой предупредительностью. Так, например, на веранде он услужливо предлагал майору стул, все время кланялся, через силу выдавливая улыбку, и т. д.
Однако его предупредительность не достигала цели, ибо напоминала майору именно о том, о чем он предпочел бы забыть. Поэтому он отказывался от пододвигаемого ему стула и демонстративно приносил себе из комнаты другой, а подкупающие улыбки встречал суровым выражением лица.
Сей неприступностью майор Варро доконал Тота, с лица которого теперь не сходило выражение раскаяния; он норовил держаться как можно дальше от глаз майора и говорил нарочито тихо, чтобы даже голосом подчеркнуть собственное ничтожество.
Но майору и это пришлось не по нраву. Скорее наоборот, он усмотрел здесь открытый вызов. Чем покаяннее моргал Тот, тем непримиримее отворачивался от него майор. А уж заупокойная, тихая речь Тота и вовсе вывела его из терпения.
— Что вы сказали? Ни слова не разберешь из вашей каши!
Тот повторил сказанное. Майор сделал вид, будто и теперь не слышит:
— Опять не понимаю. Вы что, шутить надо мной изволите?
Но Тоту было далеко не до шуток, впору хоть плачь. Пришел конец обращению запанибрата, кончились умилительные «Тотики» и «Тоточки», прощай куриная печенка из супа… Он молча втянул голову в плечи и всецело ушел в процесс складывания коробочек; он поклялся, что рта не раскроет, пока его о чем-либо не спросят.
Конечно, когда его спрашивали, приходилось отвечать. Правда, лучше бы и тут ему продолжать отмалчиваться. Ведь молчание нельзя ни плохо понять, ни дурно истолковать. Бывают такие минуты (часы, годы, эпохи), когда секрет долгой жизни кроется только в молчании.
Вопрос, который повлек за собой целую лавину осложнений, звучал вполне невинно. В ту ночь они уже довольно долго занимались коробочками, когда майор, выпустив ручку резалки, огляделся кругом и со своей обычной предупредительностью поинтересовался:
— Не хотите ли отдохнуть? Который час на ваших, дорогой Тот?
За время пребывания майора Варро в Матрасентанне не раз случалось, что он не очень хорошо разбирал те или иные фразы Тота. Но, говоря по правде, до сих пор все, что майору не удавалось расслышать, действительно было сказано неразборчиво. И вот вам лучшее доказательство того, насколько ухудшилась ситуация: на сей раз ответ Тота даже и отдаленно не напоминал того, что услышал гость.
Ибо Тот вытащил свою старомодную карманную луковицу и сказал:
— Глубокоуважаемый господин майор, уже без четверти час.
Майор приставил ладонь к уху.
— Вы опять бормочете себе под нос — ни слова не разберешь.
Тот громко повторил приведенную выше фразу. Однако часы едва не выпали из рук Тота, когда он увидел, как майор переменился в лице: гость побледнел, от углов рта резко прочертились морщины, глаза сузились в булавочные головки. Позднее, когда дело дошло до объяснений, оказалось, что майор следующим образом воспринял слова Тота: «Посолите уши своей бабушке!»
Вполне естественно, что, услышав такое оскорбление, майор не смог с собой совладать. Он грохнул кулаком по столу и обрушился на Тота.
— Не сметь! Да будет вам известно, что моя бабушка, урожденная Шкультеты, пятый ребенок в семье деревенского скорняка, но сам директор боршодиванковской школы почел за честь в день ее пятидесятилетия склониться перед нею в поклоне и поцеловать у нее руку!
Майор резко, как на плацу, развернулся. Бросился к себе в комнату. Захлопнул дверь. Тоты сидели ни живы ни мертвы: доносившиеся до них звуки свидетельствовали о том, что гость стаскивает свой чемодан со шкафа, выдвигает ящики и укладывает вещи.
— Уезжает! — ужаснулась Маришка. — Что же ты опять натворил, родной мой Лайош?
Обе женщины со страхом смотрели на Тота, который как сидел, так и остался сидеть, тупо уставившись перед собой.
Иной человек, побуждаемый укоризненными взглядами, сам бы давно догадался, что ему делать. Если кто-то кого-то обидел безо всякой причины, в таких случаях полагается просить прощения.
