фунтов[1]. Роды дались ее дочери дорогой ценой, но этого она Джеймсу не сказала; будь зять не так пьян, он мог бы понять это сам. Он поблагодарил тещу за радостную новость и снова лег спать, сказав, что навестит Горти и ребенка утром. При всем желании Джеймс не мог бы сделать это немедленно — в этот момент врач накладывал роженице швы. Горти рожала двадцать шесть часов и произвела на свет очень крупного мальчика. Когда врач закончил свою работу, она все еще жалобно стонала. Роды были трудные и могли стоить ей жизни. Впрочем, и сейчас еще успокаиваться было рано, следовало опасаться инфекции. Младенец чувствовал себя отлично, в отличие от Горти. Рождение сына стало для нее мучительным испытанием. Мать Горти потом шепотом рассказывала об этом ее подругам. Но пока было сообщено, что у Горти и Джеймс родился сын, самочувствие матери и ребенка хорошее. Об остальном можно было рассказать женщинам за закрытой дверью, тщательно скрывая от мужских ушей мучения и риск родов.
Когда на следующий день Консуэло разговаривала с матерью Горти, она вспомнила о появлении на свет и собственных детей. Роберта она родила легко, а Аннабелл шла ногами вперед, и они обе выжили чудом. Оставалось надеяться, что Аннабелл в будущем повезет больше, чем ее подруге. Оставалось надеяться, что самое страшное для Горти позади.
Консуэло хотела в ближайшие дни навестить роженицу, но мать Горти призналась, что дочь еще не готова к этому. Ей предстояло пробыть в постели около месяца. Джеймс видел жену и ребенка всего несколько минут. Горти нарумянили щеки и расчесали волосы, но она все еще была очень слаба. Сын привел Джеймса в восторг. Слушая мать Горти, Консуэло вспомнила о том, как внимателен и добр был к ней Артур после родов. Для молодого человека ее муж был удивительно чутким и понимающим. Почему-то ей казалось, что Джосайя будет таким же. Но Джеймс сам едва вышел из юношеского возраста и не имел представления о том, что такое роды. На свадьбе Аннабелл он говорил, что в ближайшем будущем они надеются завести еще одного ребенка, а Горти смеялась и возводила глаза к небу. Консуэло жалела бедную девочку, понимая, что ей пришлось испытать. Днем она послала роженице корзину фруктов, огромный букет цветов и помолилась за ее скорейшее выздоровление. Консуэло, как никто другой, понимала, что Горти больше никогда не будет прежней беззаботной девочкой. Роды стали для нее платой за беспечность.
Горти встала с постели не через месяц, а через три недели. Ребенок был здоровый и крепкий. Ему взяли кормилицу, а Горти перевязали грудь, чтобы ушло молоко. Она еще нетвердо держалась на ногах, но выглядела неплохо. Молодость и здоровье сделали свое дело. Консуэло несколько раз навестила ее. Джеймс несказанно гордился сыном, которого назвали Чарльзом. Малыш рос не по дням, а по часам. Через три недели Горти перевезли в Нью-Йорк.
Консуэло уехала из Ньюпорта одновременно с семьей Гортензии.
В Нью-Йорке ей было одиноко. Без веселой и живой Аннабелл, всегда бывшей рядом, дом казался пустым. Царившая в нем тишина действовала на нервы, оставаться одной в доме было тяжело. Консуэло воспряла духом лишь за два дня до возвращения новобрачных. Однажды на улице она столкнулась с Генри Орсоном. Он тоже пожаловался ей на одиночество. Джосайя и Аннабелл излучали столько тепла и радости, что без них их близкие и друзья чувствовали себя будто обездоленными. Консуэло, Горти и Генри не могли дождаться их возвращения.
И вот, наконец, они вернулись. Аннабелл настояла на том, чтобы по дороге с вокзала они заехали к матери. Когда Консуэло увидела дочь здоровой, счастливой и загорелой, у нее отлегло от сердца. Джосайя тоже выглядел замечательно. Они по-прежнему подтрунивали друг над другом как школьники, смеялись и обменивались шутками. Аннабелл рассказала, что Джосайя научил ее удить рыбу, и она сама поймала огромную форель. Джосайя гордился ею. Они ездили верхом, поднимались в горы и наслаждались жизнью на ранчо. Аннабелл была похожа на ребенка, вернувшегося домой после летних каникул. Консуэло не верилось, что перед ней стоит взрослая замужняя женщина. Она не знала, произошла ли в жизни дочери долгожданная перемена, а спросить не решилась. Аннабелл выглядела такой же доброй, любящей и веселой девочкой, какой была раньше. Она спросила, как себя чувствует Горти, и Консуэло ответила, что неплохо. Она не стала пугать дочь рассказом о тяжелых родах — тем более что для ушей Джосайи это было не предназначено. Вместо этого она просто сказала, что все в порядке и что мальчика назвали Чарльзом. Пусть Горти сама решает, что следует рассказать подруге, а что нет. Консуэло надеялась, что она о многом промолчит. Подобный рассказ мог довести до истерики любую молодую женщину, а особенно такую, которой, возможно, вскоре предстояло то же самое. В общем, распространяться об этом не следовало.
Молодые пробыли у Консуэло час и стали прощаться. Аннабелл пообещала приехать к матери на следующий день и вечером пообедать с ней. Консуэло была счастлива, но сразу после ухода дочери и зятя снова загрустила. В последние дни у нее даже пропал аппетит: завтракать и обедать одной было очень безрадостно.
Дочь сдержала слово и на следующий день приехала к ланчу. На ней был наряд из приданого — костюм из темно-синей шерсти, — но матери Аннабелл по-прежнему казалась ребенком. Несмотря на обручальное кольцо и другие аксессуары замужней дамы, она вела себя как девушка. Консуэло рассказала дочери, что пробыла в Ньюпорте дольше обычного, пользуясь хорошей погодой, только недавно вернулась и собирается снова пойти в больницу работать волонтером. Она ожидала, что Аннабелл присоединится к ней или продолжит работу в травматологической больнице, но дочь удивила ее, заявив, что пойдет работать на Эллис-Айленд[2]. Там работать куда интереснее; врачи не так придирчивы, и она получит возможность оказывать людям настоящую медицинскую помощь, а не будет лишь таскать подносы с едой. Услышав это, мать огорчилась.
— Там много больных, в том числе неизвестными болезнями. Условия ужасные. По-моему, это очень глупо с твоей стороны. Ты подхватишь там инфлюэнцу, если не что-нибудь похуже. Я не хочу, чтобы ты туда ходила.
Но теперь Аннабелл была замужней женщиной, а потому решающее слово принадлежало Джосайе. Когда Консуэло спросила, в курсе ли муж, Аннабелл кивнула и улыбнулась. Джосайя относился к таким вещам разумно, всегда поощрял ее интерес к медицине и волонтерской работе.
— Да, я сказала ему о своих планах, и он не возражает.
— А я возражаю! — требовательно произнесла Консуэло.
— Мама, если ты помнишь, я подхватила инфлюэнцу в танцевальном зале, во время одного из светских приемов, а не тогда, когда я работала в больнице.
— Вот именно! — решительно ответила Консуэло. — Если ты заразилась от здоровых и обеспеченных людей во время приема, то представь себе, что будет, если ты станешь работать с людьми, живущими в антисанитарных условиях, кишащих микробами! Кроме того, если ты забеременеешь, на что я очень надеюсь, то подвергнешь риску не только себя, но и ребенка. Джосайя об этом подумал?
Аннабелл вскинула глаза на мать, но тут же потупила взор.
— Мама, я не горю желанием заводить детей. Сначала мы с Джосайей хотим немного пожить для себя.
Консуэло удивилась, ничего подобного от дочери она до сих пор не слышала. Может быть, Аннабелл пользуется новыми — или, наоборот, старыми — способами, препятствующими зачатию? Но спросить об этом у нее не хватило духу.
— И когда ты это решила?
Слова Аннабелл стали ответом на не заданный Консуэло вопрос о том, беременна дочь или нет. Судя по всему, нет.
— Я еще так молода, с ребенком столько хлопот! Мы с Джосайей хотим еще попутешествовать. Может быть, в будущем году съездим в Калифорнию. Джосайя говорит, что Сан-Франциско — очень красивый город. А еще он хочет показать мне Большой Каньон на плато Колорадо. А если я буду ждать ребенка, то мне придется сидеть дома.
— Большой Каньон может подождать. — Консуэло была заметно огорчена. — Жаль, я так мечтала о внуках, — вздохнула она. В жизни ее было только ожидание визитов Аннабелл, хотя она сама предпочла бы жить с дочерью. Эту пустоту могли бы заполнить внуки.
— Будут у тебя внуки, — заверила ее Аннабелл, — подожди немного. Джосайя говорит, времени у нас уйма. — Во время путешествия он не раз повторял это, и Аннабелл легко с ним соглашалась. В конце концов, он был ее мужем, и последнее слово оставалось за ним.
— И все же я не хочу, чтобы ты работала на Эллис-Айленде. Я думала, тебе нравится работать
