Колчак взял сигару. Прикурил от поданной Шульгиным зажигалки. Жадно и глубоко, словно это была не сигара, а легкая папироса, затянулся. Не смог замаскировать естественного для соскучившегося по настоящему табаку курильщика дрожания руки.
– Генерал, – спросил он после соответствующей моменту паузы, – вы серьезно считаете, что я потерял над собой контроль? Напрасно. Момент переживания, конечно, был сильный, но тем не менее… Я действительно не понимаю смысла происходящего, но и всего лишь. Казимир Филиппович, здесь присутствующий, является для меня достаточным доказательством, что случившееся не бред и не провокация. Иначе это было бы слишком сложно. Ни мое больное воображение такого не придумало бы, ни тем более красные… Да и в чем смысл подобной мистификации?
«Слава Богу, пронесло, – подумал Сашка. – Противошоковое дано вовремя, и реактивный психоз не успел развиться… А главный мой преферанс, что я именно Кетлинского с собой взял. Знакомое лицо человека, которому он доверяет абсолютно, и в самый критический момент. Сам я ему и за два часа ничего не сумел бы доказать…»
– Александр Васильевич, я восхищен вашей выдержкой и силой духа. Именно поэтому предлагаю вам сегодня не задавать никаких вопросов. Ешьте, пейте, курите, вспоминайте с капитаном минувшие битвы, да, господи, просто в окно посмотрите…
Шульгин отдернул занавеску. За окном летела параллельно вагону огромная желтая луна, мелькали покрытые оползающими снеговыми шапками сосны, черное на первый взгляд небо отливало ружейной сталью. И пусто было вокруг, пусто и тихо. Будто ни войны в мире, ни смуты, ничего…
не совсем к месту продекламировал Кетлинский. Адмирал от двух стаканов после годичного воздержания стремительно хмелел. Чего и требовалось добиться Шульгину. Это гораздо лучше, чем накачивать человека транквилизаторами.
– Кофе, чаю, Александр Васильевич?
– Спасибо, ничего. Если вы позволите мне прилечь, будет достаточно… Только один вопрос я вам все- таки задам: вы что-нибудь знаете о судьбе госпожи Тимиревой?
– Она жива, это совершенно достоверно. После вашего «расстрела» отправлена в ссылку. Куда – пока неизвестно. Но мы ее обязательно найдем, даю вам слово офицера.
– Спасибо, генерал. Пока мне достаточно и этого.
На весь следующий день Шульгин устранился от происходящего, предоставив Кетлинскому знакомить адмирала с последними газетами, советскими и белогвардейскими, с картой фронтов и всеми вообще событиями, протекшими за год после случившейся с Колчаком катастрофы. Гораздо более личной, чем исторической. А когда на станции Черемхово их догнал специальный поезд и Шульгин с представителем Агранова просмотрели в здешнем отделении трансчека копии всех прошедших за истекшие сутки телеграмм, стало ясно, что первый этап операции удался стопроцентно.
Адмирал, переодевшийся в темный штатский костюм, в новом романовском полушубке и надвинутой на глаза шапке прогуливался в это время по перрону, никем не узнаваемый. Да если бы даже кто-то и заподозрил нечто знакомое в бледном лице этого пассажира литерного поезда, похожего на высокопоставленного столичного «спеца», то уж ни в коем случае не соотнес бы его с расстрелянным год назад Верховным правителем.
В тяжелом морозном воздухе глухо брякнул станционный колокол, ему ответил короткий гудок паровоза. Вагон плавно тронулся, Колчак легко вскочил на подножку. За ним Шульгин, готовый его подстраховать, если адмирал вдруг подскользнется. Он сейчас видел в Колчаке не боевого адмирала, полярного исследователя, привыкшего к длительным физическим и нервным нагрузкам, а обычного «пациента», нуждающегося в постоянном присмотре и помощи. Да вдобавок он испытывал почти иррациональный страх, что после предшествовавших удач случится какое-нибудь совершенно нелепое несчастье.
В салон они вошли вдвоем. Кетлинского Шульгин попросил пока задержаться в вагоне охраны.
Разделись, сели напротив друг друга за курительный столик. На нем, как это было принято в кают- компаниях кораблей российского императорского флота, стоял графин марочного хереса.
– Да, Александр Иванович, – сказал адмирал, обрезая кончик сигары, – теперь я более-менее ориентируюсь в обстановке. Не могу сказать, что происшедшее устраивает меня полностью, однако морального права кого-либо осуждать не имею тем более. Допускаю, что принятое генералом Врангелем решение заключить мир с большевиками – наилучшее в данный момент.
– Особенно если вспомнить положение на фронте еще в июле и представить, что случилось бы, проиграй Слащев Каховское сражение, – кивнул Сашка.
– Очевидно, Россия испила чашу страданий до конца и Господь Бог даровал ей прощение… – Ежедневное чтение Евангелия и Святоотческих поучений не прошло для адмирала напрасно. – А вот на моем фронте столь талантливых полководцев, как Врангель и Слащев, к сожалению, не нашлось.
– Но я сейчас хотел обсудить с вами более практические вопросы, – мягко сказал Шульгин, разливая по бокалам темно-золотое терпко пахнущее вино. – У вас, я понял, больше нет сомнений в том, что мы с капитаном Кетлинским представляем законное правительство России и конечный пункт нашего маршрута – Харьков или Севастополь?
– Не совсем понимаю смысл вашего вопроса. Я не имею оснований сомневаться в честном слове моего бывшего флаг-офицера. Другой информацией в настоящий момент не располагаю.
– М-да… Я также не могу подтвердить своих полномочий ничем, кроме офицерского слова и вот этого документа. – Он протянул Колчаку лист бумаги с личным грифом Верховного правителя и большой гербовой печатью, скреплявшей его подпись.
– Ну и к чему эти преамбулы? – едва заметно пожал плечами Колчак, возвращая бумагу.
– Александр Васильевич, перед тем как мы очень надолго покинем красную Сибирь – вторая подобная операция в обозримое время вряд ли возможна, – прошу мне ответить: знаете ли вы что-нибудь о судьбе тех шестнадцати вагонов с частью золотого запаса России, которые не смогли обнаружить большевики и союзники после вашего ареста? Сейчас мы еще имеем возможность, если они сохранились, доставить их в Югороссию, являющуюся законной правопреемницей Российской империи. Если нет… – Шульгин развел руками.
Колчак молчал долго. Даже слишком долго. Сашка ему не мешал. Отхлебывал понемногу херес, пускал дым в потолок, поглядывал в окно. Он мог бы воспроизвести сейчас ход мыслей и сомнений адмирала.
