Диана де Пуатье

нерешительно-робкие следы, то рукой Дианы оставлены знаки, подчеркивающие ее силу, уверенность, властность. И ее подпись «завершает мысль, как магическое слово, сияющее неумолимой мощью».

Лишь четыре стихотворных строчки, написанных Генрихом, и одно стихотворение, автором которого является Диана, показывают нам Мадам такой, какой мы хотели бы ее видеть.

Вот эти строчки:

Она, видя, что я вот-вот уеду, (на войну)
Сказала мне: «Друг мой, чтобы избавить меня от тоски,
Уезжая, увы! оставь мне свое сердце
Вместо моего, в котором нет ничего, кроме тебя!»

И, с другой стороны, нежное прощальное приветствие красавицы:

Прощай, отрада моего сердца,
Прощай, мой господин и повелитель,
Прощай, истинно благородный рыцарь.

Прощайте, многочисленные королевские банкеты,
Прощайте, эпикурейские кушанья,
Прощайте, великолепные пиры,
Прощайте, два голубиных поцелуя,
Прощай, то, чем мы втайне занимаемся,
Когда наслаждаемся друг другом,
Прощай, прощай, тот, кого любит мое сердце,
Прощай, высочайшее блаженство.

Как бы то ни было, они являлись образцовыми возлюбленными, готовыми стать легендой, которая терялась в глуши турских лесов. Это была пара, страстью и верностью вознесенная над человеческими существами, пара, сияющая «в серебряных лучах небесного светила, которое Теокрит сравнивал с женской чувственностью».¹¹⁵ Пара, в которой мужчина всегда оставался «служителем» своей верной спутницы. Только она несла свое торжество сквозь поэзию, произведения искусства, символы.

Бог явил Вас нам, как чудо,
Чтобы Вы смогли овладеть душой
Этого великого короля.

воскликнул Иоахим Дю Белле.

«Sola vivit in illo — Она жила только в нем», можно прочесть на деревянных панелях королевских жилищ. А надпись на восхитительной медали, в которой, наконец, проявилась бесконечная гордость этой женщины, гласит: «Omnium victorem vici — Я победила победившего всё» — и им может быть и король, и Время, и Любовное чувство.

Эта удивительная история надолго еще останется в памяти как воплощение не союза двух неразлучных существ — Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты — но апофеоза, чудесного возвышения женщины на склоне лет.

В глазах потомства Диана затмит своего боязливого обожателя. Не будет героя, будет лишь героиня у этой истории, достойной сравнения с «языческими сказаниями, порожденными небом и воображением, которые окружают победным лучом колыбель человечества».¹¹⁶

О том, как относилась королева-золушка, Екатерина Медичи, к страстям своего мужа и его пассии, мы можем судить по рассказу Брантюма из его «Галантных дам», рассказу, конечно, совершенно неправдоподобному и написанному много позже, но зато точно отразившему умонастроение и самочувствие французской королевы. Несмотря на анонимность персонажей, не угадать их невозможно:

«Один всем известный король любил в свое время прекрасную собой, высокочтимую и знатную вдовую даму, и любил столь пылко и безрассудно, что многие почитали его околдованным, ибо он, позабыв о приличиях, презрел свою супругу, с которой виделся лишь урывками, тогда как даме его сердца доставались все самые прекрасные цветы из его сада; это сильно досаждало королеве, полагавшей себя не менее красивой, обходительной и вполне достойной наиболее лакомых кусочков с мужнина стола; небрежение то весьма ее печалило. И вот она поверила свои горести одной приближенной даме и затеяла вместе с ней непременно хоть в какую-нибудь дырочку, да подглядеть любовную игру мужа своего, короля, с его любовницей. Почему и приказала провертеть множество отверстий в стенах спальни помянутой дамы и собралась понаблюдать в них все, что будут совершать любовники: что ж, взору их предстало чудеснейшее зрелище: красавица дама, белокожая, хрупкая, свежая, полуобнаженная, в одной лишь сорочке, то нежно, то шаловливо, то страстно ласкала своего любовника, отвечавшего ей тем же; сперва они миловались в постели, потом, сойдя с нее, ложились, дабы освежиться, обнаженными прямо на мягкий ковер; так же поступал и еще один принц, мой знакомый; я знаю с его слов, что они с женою, наикрасивейшей женщиной в мире, спасаясь от летнего зноя, занимались любовью на полу.

Итак, королева при виде всего этого, с досады горько заплакала: стеная, причитая и жалуясь на то, что муж не обходится с нею тем же манером и не безумствует, как с любовницей.

Наперсница принялась утешать свою госпожу, говоря, что нечего ей горевать, коли она сама решилась увидеть все воочию; мол, чего хотела, то и получила, а слезами горю не поможешь. На что королева отвечала: 'Увы мне, Вы правы: я вздумала смотреть на то, чего видеть мне никак не следовало; зрелище сие поразило меня в самое сердце'. Однако же вскорости она вполне утешилась и более уж не огорчалась, хотя по-прежнему занималась подглядыванием за любовниками, тешась сим зрелищем, а может быть, и кое-чем другим».¹¹⁷

Понимая, что даже на троне она зависит от прихоти своей соперницы, ученица Макиавелли стала вести себя, как раньше. И была за это вознаграждена. «Королева, — написал Лоренцо Контарини, — в самом начале своего царствования не могла выносить любви и расположения, которые король выказывал герцогине (Диане), но позже, по настоятельной просьбе короля, она смирилась и стала терпеливо к этому относиться. Королева даже не прекратила наносить визиты герцогине, которая, со своей стороны, оказывала ей неоценимые услуги в плане воздействия на короля, и часто именно она советовала ему идти спать с королевой».

Эти ночи, которые Екатерина проводила с супругом, благодаря политическим ходам или скуке холодной богини доставляли королеве истинную радость, что доказывают проявления ее печали, следовавшие за тем, как ее муж отдалялся от нее. Во время военных кампаний короля те письма, которые его любовница адресовала сопровождающим Генриха, «напоминали письма жены, которая, конечно, волнуется, но уверена в чувствах отсутствующего мужа; письма супруги Генриха как будто написаны влюбленной любовницей».¹¹⁸

«Я говорю с Вами, как жена», — писала тогда коннетаблю та, которая однажды будет ассоциироваться в умах людей со следованием государственным интересам. И герцогине де Гиз, которая поехала к своему мужу: «Дай Бог, чтобы я оказалась рядом с моим супругом!» Она гневалась на того, кто