— Было уже. У нас самих точно так было. — В его голосе прозвучало понимание и сочувствие. — Трудное дело. Все время хочется морализировать о правомерности вмешательства в чужой монастырь со своим уставом… Ничего, это быстро пройдет. Особенно если пулю в живот от «в своем праве находящихся» аборигенов получишь, упаси, конечно, бог. Так что лучше от иллюзий заблаговременно избавиться. Какой-то авторитетный немец верно сформулировал: «Не воображайте, что неучастие в политике убережет вас от ее последствий».
— Знаешь, Александр Иванович, давай прекратим философский семинар. Я свой выбор сделал, менять его не собираюсь, просто хочется несколько большей ясности. Вчера вы меня совершенно грубо подставили. Оно, может быть, стратегически оправдано было, но неприятно…
Шульгин в очередной раз поразил меня способностью проникать в чужие мысли и эмоции. Раньше такое же качество я отметил и у Новикова с Ириной. Телепатией в чистом виде это явно не было, но высокой степенью эмпатии — безусловно.
— Приношу свои извинения, только ведь сам понимать должен. Прежде чем генерал из тебя получится, следует еще и лейтенантом послужить. Командиру же штурмового взвода далеко не всегда комдив суть своего замысла в деталях излагает. Гораздо чаще — «занять высоту 250, захватить языка и доставить в штаб. После чего стоять насмерть до особого распоряжения…» С лейтенантскими обязанностями ты справился, теперь можно майором побыть.
— А майорам уже больший объем информации по рангу положен…
— Совершенно в точку. Потому я тебе и сообщаю — мятеж, по нашим расчетам, продлится два-три дня, после чего будет с должной степенью решительности подавлен. Что позволит товарищу Троцкому состругать еще один слой своих противников. Нам — тем более. Твоя же задача — окончательно доказать своим друзьям, что ты полностью на их стороне, контролировать их поведение, защищать от непредвиденных случайностей и, когда все кончится, оказаться в числе уцелевшей верхушки заговора. Подлинной верхушки, той, которая проскочит сквозь сито…
— Это что же, программа глубокого внедрения?
— Вряд ли… Нам главное — обозначить цель. Отследить, куда ниточка дальше потянется. А уж кто ей конкретно заниматься будет… Резидентуру «Системы» все равно целиком выкорчевать не удастся, да это и не нужно. Они нам еще пригодятся…
— А жертвы? Вам не страшно взять на себя ответственность за жертвы, которые будут оттого, что вы не пресекли мятеж в корне?
— Нет. Паллиативы всегда опаснее радикальной операции. В конце нашего века появилась опасная тенденция — в страхе перед возможными жертвами как бы поощрять террористов. Они угрожают убить десять заложников, и власти идут на уступки, не задумываясь, что завтра жертв будет в сотню раз больше. Моя позиция другая. Кому не повезло, тому не повезло. Но террорист должен знать, если он убьет заложника, то погибнет сам в ста случаях из ста. Приставленный к виску жертвы пистолет ничего не значит. Даже наоборот — стреляя в жертву, он не успеет помешать мне выстрелить в него. И уж больше он никого не убьет. Вот так. То же самое насчет провокаций. Принято было считать, что террористические намерения нужно «профилактировать», то есть брать исполнителей до теракта с поличным, заведомо считая, что вина организаторов и инициаторов недоказуема. Соответственно — оставляя их на свободе. Я же, да вообще все мы считаем, что врага можно и нужно спровоцировать на бой, заставить его выйти из окопов и уничтожить в чистом поле…
— Это жестоко…
— Только потому, что тебя перекормили идеями абстрактного гуманизма. Возможная гибель данного (вполне возможно — лично пока еще ни в чем не виновного человека) застилает тебе перспективу. А чуть отвлекись — увидишь все иначе. Почему завтрашние тысячи убитых для тебя дешевле одного сейчас?
— Да хотя бы потому, что гибель одного конкретна и очевидна, тех же прочих — пока проблематична. Вообрази себе хирурга, который ампутирует практически здоровую ногу оттого, что сегодняшняя царапина может стать причиной гангрены. Не лучше ли царапину меркурохромом обработать и следить, чтобы осложнения не случилось?
— Ну вот, еще один софист на мою голову… Только времени у меня на софистику больше нет, а тем более — настроения. Короче. Либо ты работаешь, как я сказал, либо… — он указал рукой на по-прежнему открытый межпространственный переход. — Там тихо, спокойно, можно вернуться в Нью-Зиленд, в объятия очаровательной мадемуазель Аллы. Правда, этих… — теперь его большой палец указал вниз, и я поразился вряд ли специально задуманной двусмысленности и определенности жеста. На первый этаж дома он указывал или определял судьбу, как когда-то это делали зрители в римских цирках. Он проследил направление моего взгляда и словно бы сам удивился, как интересно получилось.
— Да, вот именно. Возиться с ними, кроме тебя, будет некому.
Я испытал к Шульгину чувство, близкое к ненависти. Просто и цинично он загнал меня в нравственный тупик.
— Спасибо, Александр Иванович, на добром слове. Ваша взяла. Переходите к постановке боевой задачи… — ответил я с максимально возможной степенью язвительности и подумал, что очень бы мне сейчас пригодился совет отца Григория. И как духовника, и, в еще большей степени, как боевого офицера. Впрочем, он ведь напутствовал меня словами: «Вначале стреляй, потом думай. И будешь жить долго-долго». Весьма христианское напутствие.
Глава 16
Шульгин покинул меня ровно через час, еще раз заверив на прощание, что я нахожусь под практически постоянным присмотром и жизни моей почти ничего не угрожает. Ну, конечно, кроме неизбежных на море случайностей, впрочем, добавил он, чтобы выглядеть до конца честным.
— На сей раз браслетом я тебя снабдить не могу, они все в разгоне. Так что полагайся на пресловутый «фактор Т». До сих пор он тебя выручал, понадеемся, что и впредь… Но, думаю, воевать тебе не придется. Более того, избегай ввязываться в боевые действия до последней возможности. Надо, чтобы при любом исходе ты остался в ближайших друзьях у этих… А нужные инструкции будут.
Я наконец догадался спросить и об Алле: где она, что с ней?
— В полном порядке. Ей в наши игры пока рано играть, посему работает по основной профессии. Соображают с Ириной и Левашовым, можно ли воспроизвести на основе ее данных и нашей техники «фактор», да заодно и убедиться в достоверности «островного эксперимента»… Слишком много там непонятного и подозрительного…
Я малость оторопел. Мы же договаривались с Аллой… Каким же образом?..
— Строго добровольно, — успокоил меня Шульгин, — строго добровольно. Она сама обратилась к Ирине, сказала, что не находит себе места, должна или понять, что произошло на самом деле, или…
Одним словом, если все подтвердится, перспективы могут открыться самые неожиданные. И для нашего здешнего дела, и для ваших дел там.
— А что значит — много подозрительного? Ты что, мне не веришь или же Алле?
— Что ты, что ты! Как можно. Просто один наш мудрец говаривал: «В жизни все зачастую совсем не так, как на самом деле…» Вот и у вас там тоже…
Я не нашелся, что можно в данной ситуации ответить, но спокойствия мне услышанная новость не прибавила. Мало того, что здесь мне придется заниматься вещами далеко нравственно не безупречными, так и Алла, не посоветовавшись со мной, стала делать как раз то, чего мы договаривались не делать ни в коем случае…
— Да не переживай ты, — махнул рукой Шульгин. — Изыскания пока чисто теоретические, никаких глупостей никто не допустит. А Алла — девушка здравомыслящая, быстрее тебя сообразила, что Владимир Ильич был прав — нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. А может, это совсем даже Маркс сказал, не помню.
Одним словом — действуй по плану. На Герасима можешь полагаться стопроцентно. Я ему ввел команду — твои приказы он будет исполнять, как мои. Любые. Если потребуется изменить его внешность или
