машину заскакивали, Артемида-охотница? Да и прочих господ имел полную возможность… да просто предоставить собственной участи. Скажите еще, что я вас вчера за руки хватал и просил меня в плен взять. А потом уговаривал поскорее в Марьину рощу ехать. Так было, Станислав Викентьевич? Или, может, несколько иначе?
«Англичанин» молчал, видимо, соображая, как получше ответить и мне, и своей агрессивной сотруднице.
— Лучше всего будет, — продолжал я, — если вы прямо сейчас со мной рассчитаетесь, и адью. И адрес забудете, во избежание дальнейших неприятностей. Тем более что я тут тоже не задержусь. По тысяче фунтов с носа вам не обременительно будет?
Насколько я знал нынешние цены, на такую сумму можно было приобрести в Англии небольшой, но приличный домик в Лондоне и роскошный — в сельской местности. Или скромно всю жизнь существовать на проценты.
— Ну, это вы загнули, — изобразил удивленное возмущение Станислав. — Мало, что чересчур запрашиваете, так у нас с собой и десятой доли такой суммы не найдется…
— Это не вопрос. Один может за деньгами съездить, остальные здесь подождут. И счетчик включим. Час ожидания — еще сотня. Пойдет? Вы ж все время из внимания упускаете, я не идейный борец, я человек, в меру способностей зарабатывающий себе на жизнь. И только…
— Ну подождите, подождите, Игорь Моисеевич, надо же поговорить, договориться. Разумеется, сегодня обстановка совсем не та, что вчера, из данности и будем исходить, — примирительно сказал Кириллов и снова сморщился от боли.
— Травматическая невралгия, — поставил я диагноз. — Хорошо помогает перечный пластырь. Договориться я тоже не против, но исходные условия остаются прежними. Три тысячи вы мне и так и так должны, все возможные впредь услуги — по прейскуранту…
Мой скромный «Рено», основательно продырявленный пулями, чего я ночью не заметил, Герасим закатил в каретный сарай, а взамен предоставил длинную синюю «Испано-Сюизу» с полностью закрытым купе, сияющими никелем радиатором, бамперами, колесными дисками и спицами, шелковыми шторками на окнах хрустального стекла и с дипломатическим флажком Швейцарии (похожим одновременно на флаг Красного Креста) на капоте.
— Кузов бронированный, — сообщил он мне, поглаживая машину по лаковому крылу, — стекла пуленепробиваемые, шины тоже. Мотор сто сорок лошадиных сил. Под сиденьем два автомата, в кармане на левой дверце пистолет, в перчаточном ящике гранаты. Александр Иванович наказал, чтобы я проследил, бронежилет чтоб под пиджачок непременно поддели, и фуражечка вот шоферская, тоже кевларовая…
Убедительнейший тип заботливого дворецкого, провожающего барина в дальнюю и опасную дорогу.
— Паспорт вот вам дипломатический приготовил, — протянул Герасим зеленую книжку. — Швейцария такая страна, что хоть красные, хоть белые, хоть еще кто с природным уважением относятся. Бандиты всякие, те, конечно, да, им все одно, с каким документом к стенке ставить, но в Москве, да днем, особенно можно не опасаться… А может, и мне с вами поехать? Я и за руль могу, и навроде охранника…
В словесах андроида я вдруг явственно уловил интонации и скрытую усмешку Шульгина. Не кто иной, как хитромудрый Александр Иванович его программировал.
— Нет уж, ты здесь оставайся. Дом охраняй, оборону держи. Куда мне прикажешь возвращаться, если что?
— Как угодно. Дом сберегу. При всех властях берег. У меня для каждого и бумага сурьезная найдется, и что еще другое, смотря по обстоятельствам. Еще одно в виду имейте, господин Риттенберг (в паспорте фамилию мне оставили прежнюю, а имя транскрибировали в Ингвар, и был я теперь, получается, швейцарец шведского происхождения, дважды нейтрал), что в салоне между шоферским местом и пассажирским купе перегородка стеклянная, звуконепроницаемая, и пассажиры ваши, свободно себя чувствуя, разговориться могут, и даже наверняка, так на этот случай там микрофоны чувствительные, а у вас возле уха — динамик, и все вам великолепно слышно будет…
— Ну спасибо, братец. Все у тебя предусмотрено.
— Служба такая, барин, — и не был бы он роботом, я поклялся бы, что в бороде промелькнула ироническая усмешка, мол, мы ж с тобой все великолепно понимаем, но — положение обязывает валять дурака.
— Однако вы человек предусмотрительный, — сказал, увидев машину, Станислав. — И не поймешь, как с вами обходиться. То вы маклером представляетесь, за сотню фунтов готовым головой рисковать, то вдруг оказываетесь владельцем роскошной дачи и царского выезда… Странно как-то…
— Чего же странного? Вот товарищ Кириллов, кажется, специалист в таких вопросах, ему труда не составит выяснить, кто хозяином дачи числится, и соответствующие выводы вам доложить…
Я блефовал, конечно, но был почти уверен, что даже проверка по линии ГПУ, если бы они решили ей сейчас заниматься, ничего меня компрометирующего не показала бы. Шульгин в таких вещах разбирается четко.
Усаживая гостей в машину, я, демонстрируя полное доверие, вернул им оружие. Мне они ничего не сделают, не в их интересах, а в городе обстановка смутная, мало ли что может приключиться.
— Куда прикажете следовать? — поинтересовался я, как заправский шофер у пожелавших прокатиться господ.
— Вообще-то нам… — начал Станислав, но Кириллов его перебил на полуслове:
— Поезжайте в сторону центра, как если бы к Никитским воротам, только поосторожнее, нам совсем ни к чему в перестрелку попадать. Старайтесь так, чтобы и не рисковать, и увидеть побольше.
— Сложная задача. Ну да, бог даст, по дипломатам стрелять не станут. У вас какие-нибудь подходящие документы есть?
— Найдутся.
— Тогда трогаем. Имейте в виду, стекло здесь толстое, если что-то сказать захотите, вот тут переговорная труба есть. Пробку из амбушюра выдерните, тогда я услышу. Под обстрел попадем — на пол ложитесь, а я буду на скорости прорываться.
Купе в машине было просторное, в нем помещался широкий кожаный диван, еще два откидных сиденья и столик с пепельницей, кольцами для бутылок и стаканов, хрустальной вазочкой для цветов.
Поехали…
Москва еще больше, чем накануне, производила впечатление города, в котором никто не понимает, что, собственно, происходит и как должны развиваться события в ближайшее время.
Я имею в виду, разумеется, активных участников событий, а не обывателей.
Беспорядки, само собой, кем-то организовывались и направлялись, но стороннему наблюдателю представлялась только внешняя канва событий.
На площадях митинговали, но на какую именно тему — понять из движущегося автомобиля было невозможно.
В разных направлениях двигались колонны, в которых перемешались и военные, и штатские, причем вооруженных людей было на удивление мало.
Несколько раз мне попались намалеванные мелом на кумаче корявые по шрифту и смыслу лозунги. Иногда интересные: «Долой буржуйский нэп, да здравствует пролетарская революция!», «Бей жидов, спасай Россию!», «Завоеваний Октября не отдадим!», «Красноармейцы, вы с нами?», «Требуем внеочередного съезда партии».
Выходило, что смутное брожение последней недели выкристаллизовалось в массовые выступления народа против правооппортунистического правительства. Очередное возмущение «обездоленных масс» вновь наметившимся «неравенством».
Однако частные магазины и трактиры еще не громили. По крайней мере там, где мы проезжали.
И, что меня начало удивлять еще три дня назад, — явная пассивность власти. Такое впечатление, что милиция, войска, ГПУ больше всего боятся спровоцировать беспорядки, а не озабочены тем, чтобы пресечь их в корне.
Впрочем… Как я могу судить? Здесь другой мир, и у людей какая-то особенная психология. Не
