Если бы обстановка вокруг была нормальная, я бы смог донести ее до места на руках, не слишком она тяжелая, а сейчас…
Как раз там, куда нам нужно попасть, стрельба разгоралась с новой силой. Можно представить, что верные Троцкому войска, завершив первый, оборонительный этап, перешли наконец к активным действиям. И расширяют зону своего контроля как раз в том направлении, где нас ждет спасение. Если бы я был один, я все равно пробрался бы или прорвался, смотря по обстановке, невзирая даже и на раненую ногу, а с Людмилой…
Мысль оставить ее здесь и выбираться в одиночку пришла мне в голову вроде бы неожиданно, однако я знал, что она уже давно ворочалась в подсознании, вызревала исподволь, и только когда окончательно оформилась, выбралась наружу. А что — вполне разумная и логичная мысль. Кто она мне? Никто. В лучшем случае — женщина, с которой невзначай, по пьяному делу провел ночь. А не в лучшем — она мой враг, предавшая не только меня лично, но и «Братство», на которое работала, высказывавшая недвусмысленное желание при первой же возможности убить меня собственными руками. И это же благодаря ей, в конечном итоге, я оказался в теперешнем невеселом положении.
Встать сейчас тихонечко, бочком, бочком, за угол — и… Она сразу не поймет, в чем дело, а когда сообразит, я уже и голоса ее не услышу. Самое неприятное и трудное — суметь не обернуться, когда тебя позовет слабый, задыхающийся голос. Дальше — проще. Убедить себя, что война есть война, будет не слишком сложно…
Я же определил, что в этом «хождении за три мира» главная задача — выжить самому. Остальное — как получится.
Я протянул Людмиле руку:
— Встать можешь?
— Могу. — Она, придерживаясь рукой за водосточную трубу, поднялась, медленно и осторожно, словно боясь что-то там внутри себя расплескать. — И идти смогу, если не очень быстро… — голос у нее был тихий, но ровный. — Вот как неудачно вышло, — она слабо улыбнулась. — Хочется думать — это не смертельно?
— Если не наповал, то, как правило, не смертельно. Пойдем потихоньку. Держись за мой ремень, а я тебя вот так придерживать буду. Ну, потихоньку…
Она обернулась.
— А там что?
За спиной у нас было тихо.
— Там все. Не по зубам вы себе цель выбрали. Кто бежал — бежал, кто убит — убит. Завтра из газет узнаем, что тут на самом деле случилось.
— Извозчика бы встретить, — прошептала Людмила, — он бы нас вмиг домчал. Так хочется оказаться в тихом, надежном месте, лечь, вытянуть ноги…
— Скоро ляжешь, — успокоил я ее.
Людмилу нельзя бросать еще и потому, что она теперь, наверное, единственная, кто знает подробности происшедшего. Ее нельзя потерять, думал я и в то же время видел, что никуда мы с ней не дойдем. Она слабела на глазах, ноги у нее начали заплетаться. А мы прошли едва один не слишком длинный квартал. Второго она не осилит, теперь это очевидно. Людмила закашлялась и стала обвисать у меня на руке.
— Сейчас, сейчас, это пройдет, — булькающим голосом прошептала она. Я на секунду включил фонарик и увидел, что крови на ее губах стало больше. Но все же не струей льется. Может, все действительно не так плохо?
— Подожди, присядь, я сейчас…
Мы стояли рядом с небольшим, но аккуратным особнячком, смотрящим в переулок тремя окнами. По местному обычаю на ночь они были закрыты деревянными ставнями.
Рядом с резной дверью под железным козырьком — глухие ворота и калитка с массивным кольцом вместо дверной ручки. Я потрогал ее, и калитка легко открылась. Мощенная кирпичом дорожка вела в глубь двора. Дом вытянут в длину, вдоль стены — открытая веранда. В самом ее конце — наклонная лесенка, еще одна дверь и окно, за стеклами которого подрагивает слабый желтоватый свет.
Стараясь ступать бесшумно, я вернулся за Людмилой.
Глава 21
Я подвел Людмилу к двери и сделал шаг в сторону, прижавшись спиной к теплой, обшитой досками стене.
Она постучала в окно. Несколько долгих секунд в доме было тихо, потом из-за двери раздался спокойный мужской голос:
— Кто там?
Ей не пришлось играть, и говорила она совершенно искренне, и голос звучал так, как надо:
— Откройте, пожалуйста, я ранена, я истекаю кровью… Помогите, ради бога…
Еще одна пауза, не слишком долгая, но Людмиле она должна была показаться бесконечной. Брякнул засов или массивный железный крюк. Дверь открылась.
На пороге стоял, с керосиновой лампой в одной руке и револьвером в другой, пожилой мужчина, одетый в темный стеганый халат.
Людмила держалась из последних сил но, увидев этого человека, а возможно, ощутив исходящее из дома тепло, начала оползать вниз вдоль притолоки двери.
— Спокойно, — сказал я как можно более мирным голосом и шагнул в круг света, держа перед собой открытые ладони. — Извините за беспокойство. Мы не причиним вам вреда. Женщина действительно ранена. Тяжело, в грудь. Я тоже, но в ногу. Нам нужна помощь. Хотя бы перевязка. Утром я найду врача.
Мужчине было лет около шестидесяти. Правильное умное лицо, твердо сжатые губы. Коротко подстриженные волосы с сильной проседью и совсем белые усы. Револьвер в руке не дрожал. Теперь он был направлен мне точно в солнечное сплетение.
— Ранены? Где? Кто вы?
— Во время перестрелки у посольства. Вы ее слышали, надеюсь? Мы ехали на автомобиле, в него бросили гранату…
— Просто ехали, и все? Говорите лучше правду. Вы кто — троцкисты или из тех, других? Почему пришли именно ко мне?
— Это долгий разговор. Если угодно, я расскажу все. Но помогите сначала хотя бы женщине…
— Нет, — ответил мужчина спокойно. — Я вам не буду помогать. Кем бы вы ни были. Меня теперь ничего не касается. Я бывший статский советник. В молодости служил в гвардии. Штаб-ротмистр, лейб-улан. Так что стрелять умею, имейте это в виду. Мой старший сын погиб на фронте в пятнадцатом году. Младшего расстреляли большевики в восемнадцатом. Осталась одна дочь. Я вас пущу, следом придут… не знаю кто, все равно, и увезут меня на Лубянку, за помощь врагам революции. Или наоборот. Уходите. Каждый сам хоронит своих мертвецов… Чем больше вы будете убивать друг друга, тем лучше. Уже неделю я с нетерпением жду, когда же начнется очередная Варфоломеевская ночь…
Голос его был настолько ровен и равнодушен, что я понял — уговаривать старика бессмысленно. Но и отступить уже не имел возможности.
— Зачем же вы вообще открыли? — спросил я.
— Дурацкие пережитки прошлого, как сейчас принято говорить. Подумал, вдруг действительно женщина, случайная прохожая, ранена шальной пулей. А тут вы… Опять обычная советская ложь и провокация.
Он сделал движение, чтобы шагнуть назад и захлопнуть дверь, не отводя от моего живота револьверный ствол. Он даже слегка придавил спусковой крючок, потому что изогнутый клюв курка шевельнулся и чуть приподнялся.
