— В смысле — сейчас или — вообще? — откликнулся я. Умеет моя подруга задавать вопросы исторического значения. На узком заднем сиденье у меня лежала свернутая палатка, надувные матрасы, туго скрученный рулон зеленого брезента и прочее необходимое путешественникам снаряжение, походный мешок с продовольствием, в том числе и с подготовленной для немедленного поджаривания на вертеле бараниной.
Шашлык не шашлык, но что-то хорошее сделать из нее было можно.
— Начинай собирать подходящие дрова, женщина, — сказал я, — остальное доверь опытному мужчине.
На всякий случай я осмотрел в бинокль окрестности по всем представляющим хотя бы гипотетическую опасность азимутам. Таковой быть не могло по определению, но уж очень меня взволновала тоже не укладывающаяся в рамки допустимого атака неизвестных торпедных катеров посередине открытого океана. Мы теперь, сказал я себе, живем вне общепринятых норм, и лучше перебдеть, чем недобдеть.
Алла вернулась из ближней рощицы, притащив солидную охапку высохших и естественным путем опавших буковых сучьев. Для начала неплохо, но мне все же пришлось пойти туда самому и принести пару действительно толстых бревен, которые смогут гореть и создавать нужный жар хоть до утра. Возвращаться сегодня в форт я не собирался.
С помощью небольшой бензопилы (еще одно полезное изобретение предков, которым меня научил пользоваться тот же Шульгин) я нарезал два десятка аккуратных, подходящих к размеру сложенного мною очага поленьев. Разжег костер, расставил и разложил на брезенте то, что должно было способствовать приятному времяпрепровождению, еще раз мысленно поблагодарил Александра Ивановича за очередной совет — насчет того, что сиденья «Виллиса» снимаются и могут использоваться как походные кресла в процессе пикника, и только тогда вернулся к вопросу, заданному Аллой:
— Так о чем ты, дорогая, хотела меня спросить? Как жить дальше? В гносеологическом, надеюсь, смысле?
Раньше я таких тем избегал, инстинктивно опасаясь прослушивания в комнатах и других общественных местах.
— Я не слишком интересуюсь теоретическими предпосылками сложившейся обстановки. Они мне неинтересны. Верю я или не верю в межвременные перемещения — тоже неважно. Я думала, ты более чуток. Моя степень вины в случившемся? Может быть, и есть. Только вина ли это? Суди сам, если хочешь. Однако… После всего, что уже произошло, я счастлива. Особенно если ты мне позволишь забыть прошлое…
Я, признаюсь, никогда еще Аллу такой не видел. Женщиной она всегда была настолько уверенной в себе, агрессивно-победительной, что даже я, человек не из последних в общем для нас с ней обществе, принимал ее манеры и стиль поведения без протеста. Даже тогда, когда она задевала мои сокровенно- самолюбивые чувства.
Но за последний месяц, конечно, ее гордость и самоуважение получили столько не щелчков даже, а тяжелейших ударов… И еще мне показалось, что она несколько превратно истолковала смысл моих слов. Или — их интонацию.
— Я не хочу возвращаться обратно, — продолжила Алла, прикуривая чужую, здешнюю сигарету от горящей веточки. — Мне там делать нечего. Тебе-то все равно, может быть, а меня даже перспектива судебного разбирательства независимо от исхода повергает в дрожь. Срок, в случае неблагоприятного исхода, может быть долгим. Ты меня ждать не будешь, я уверена. Если даже такого не случится, мне, — она увидела мой протестующий жест, поправилась, — пусть нам, придется постоянно остерегаться и ждать появления агентов твоего друга Панина. Андрей правильно сказал — никто не простит унижения, потери десяти миллионов долларов и надежды на вечную жизнь. Поэтому ТАМ, — Алла подчеркнула это слово, — мне нечего ловить. Никто меня там не ждет, кроме матери разве, да и она интересуется моими делами не чаще двух раз в год. В поздравительных открытках с Новым годом и с днем рождения. Все. Да и вдобавок нынешняя жизнь сулит гораздо больше интереса и разнообразия…
— Те дамочки что-то эдакое порассказали? — догадался я. — Поделись, если не слишком секретно. Или они тебя приняли в свой, особый, орден?
Алла не поняла потаенного смысла моих слов.
— Какой еще орден? Мы чисто по-женски поболтали о том о сем… Я убедилась, что жить здесь можно. И интересно жить. А какой на дворе год — так ли это важно? Люди в свое время уезжали из Парижей и Лондонов в американские леса и прерии и были там счастливы. У нас разве не такой же случай?
В этом все женщины, не только Алла. Трудно представить себе мужика, который ради любви к туземной принцессе согласился бы забыть предыдущую цивилизованную жизнь и переселиться навсегда в плетенную из хвороста, обмазанного слоновьим навозом, хижину. А среди женщин такие переходы из европейских дворцов в верблюжьи шатры бедуинов отнюдь не редкость. Однако Бог им судья. Я сейчас не об этом.
Я хотел выяснить, что интересного о нынешней и предстоящей жизни могли выболтать в непринужденном разговоре местные женщины, что невзначай сказать о своих мужчинах, о специфических особенностях здешнего существования и, соответственно, о реалиях обычного их «модуса вивенди». И Алла это пересказать сумела.
— Они все не отсюда. Я не меньше твоего наблюдала за малозаметными деталями. Они проговаривались, потому что не чувствовали необходимости как-то от меня маскироваться. Или просто расслабились в обществе свежей собеседницы. Они как минимум из конца двадцатого века. Если и не наши прямые современницы, то в живые бабушки еще годятся.
Оригинальное и меткое наблюдение. Я это понял еще на «Призраке».
— Итак? Что конкретного тебе было сказано и предложено?
— Ничего. Хочешь верь, хочешь нет. Девушки расспрашивали меня о модах нашего времени, о некоторых подробностях жизни, слегка — о роде моих профессиональных занятий…
— Все об этом расспрашивали? — уточнил я.
— Ирина, конечно, нет. Она и так все знает. Леди Сильвия тоже больше молчала, сдержанно усмехалась, понемножку потягивала розовый джин, а основную активность проявляла Лариса. Можно понять, она моложе всех и в чужих мирах скорее всего еще не бывала…
Хорошо, это укладывалось в продуманную мной схему.
— А что-то конкретное все-таки было? Ты не почувствовала, что тебя прощупывают, пытаются навести на нечто специфическое? Предложения, намеки?
— Да ничего не было. Что у тебя за мания преследования? Если случилось с нами непредвиденное в отдельно взятой сфере жизни, так зачем же сразу делать глобальные обобщения? Ну, говорили, что если мы захотим поехать в Харьков, в Севастополь, в Европу, то узнаем, как чувствовал себя граф Монте-Кристо со своей верной Гайде. Лариса еще пошутила, прищурив глазки, что любовников я себе смогу найти таких, что сейчас и вообразить не в силах…
Ну нет, так нет, подумал я про себя. Возможно, Алла как раз права, а я дурак, дующий на воду. Хорошо, если так. Отчего и не пожить годик в совершенно новом и неизвестном мире, набраться новых впечатлений? Уж наверняка их здесь будет больше, чем на скучной космической станции под изолирующим куполом.
— Достаточно. Не будем забивать себе голову вопросами, ответов на которые невозможно получить до того, как… Будем отдыхать и веселиться. — Я подбросил сучьев в хорошо разгоревшийся костер. До углей, приличествующих нашим целям, то есть поджариванию мяса на вертеле, было еще далеко. А солнце успело сесть, океан из темно-синего постепенно превратился в тускло-серый, а потом и совсем растворился в равномерном лунном свете, стершем границу между водой и небом. Чувствовалось, что за пределами согреваемого желто-алым огнем круга быстро холодало. Тем лучше. Гранитная стена за спиной, костер впереди, гулко плещущий океан справа внизу, густо покрывшие небосвод звезды с Южным Крестом над горизонтом… Абсолютно дико вообразить, что всего несколько недель назад я был где-то там, среди этих звезд. Носился между ними, словно яхта Новикова от острова к острову. Примерно с той же относительной скоростью… Есть вещи, которые свободно понимаешь умом, но воспринять их эмоционально не хватает
