к Элоизе, и та могла снова сделать с ней все, что заблагорассудится.
— Мне очень жаль, мамочка, — пискнула Габриэла, не поднимая головы. — Я не хотела…
— То-то же!.. — Элоиза удовлетворенно кивнула. — И запомни: здесь тебе не больница. Если там ты сумела разжалобить врачей, то здесь я никакого нытья не потерплю, понятно?
С этими словами она повернулась на каблуках и ушла.
Вечером Габриэла ужинала вместе с, родителями, однако чувствовала она себя при этом крайне неловко.
Элоиза держалась с ледяной враждебностью; что касалось Джона, то он успел слишком много выпить и теперь явно думал о чем-то постороннем, не замечая ничего вокруг.
Габриэла так боялась сделать что-нибудь не так, что не могла проглотить ни кусочка. Руки ее дрожали так сильно, что, наливая себе воду из графина, она пролила несколько капель на стол и тут же в испуге покосилась на мать.
— Я вижу, за последнюю неделю твои манеры нисколько не улучшились, — едко заметила Элоиза. — Тебя там что, с ложечки кормили?
Габриэла только опустила глаза. Отвечать было опасно. До конца ужина она не промолвила ни слова и послушно поднялась в свою комнату.
В детской она быстро разделась и поскорее легла, прислушиваясь к тому, как внизу ссорятся и кричат папа и мама. Гроза, приближение которой она давно чувствовала, разразилась, и Габриэла была счастлива, что находится далеко от центра боевых действий. Впрочем, это ровным счетом ничего не значило, и, когда поздно ночью за дверью послышались шаги, девочка невольно сжалась в комок, думая, что это мама идет выместить на ней свою обиду.
Когда кто-то осторожно приподнял одеяло, Габриэла зажмурилась, ожидая первого жестокого удара, но его не последовало. Кто-то стоял над нею, но девочка не чувствовала знакомого запаха духов матери и не слышала шелеста ее платья. Она вообще ничего не слышала и в конце концов, не выдержав томительного ожидания, осторожно приоткрыла один глаз.
— Привет… Ты не спишь? — Это был Джон; он стоял рядом с ее кроваткой и смотрел на дочь с каким-то странным выражением на лице. Только теперь Габриэла почувствовала идущий от него сильный запах виски, но папа почему-то не выглядел пьяным.
— Я пришел сказать… взглянуть, как ты, — проговорил Джон, и Габриэла смущенно улыбнулась. Папа никогда раньше не делал ничего подобного.
— А где мама? — спросила она.
— Спит.
Габриэла с облегчением вздохнула. Боже, это было счастье, короткое, мимолетное счастье.
— Я… мне просто хотелось повидать тебя. — Джон осторожно опустился на краешек ее кровати. — Я очень сожалею… насчет больницы и всего остального. Сиделки сказали, что ты вела себя очень мужественно и что ты умеешь терпеть боль…
Но он и так знал, что Габриэла умеет терпеть боль и что она очень храбрая и сильная девочка. Гораздо сильнее его…
— Мне там было хорошо, — прошептала Габриэла, внимательно следя за выражением его лица. В отличие от Элоизы Джон не стал включать люстру, и она едва различала его черты в свете яркой зимней луны.
— Очень хорошо, — повторила она и отвернулась, смутившись.
— Я понимаю… — Джон немного помолчал. — Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо… Ушко немного болит, а так больше ничего… Они меня вылечили.
Действительно, вот уже два дня голова у нее совсем не болела, да и стянутые пластырем ребра тоже почти не беспокоили. Впрочем, пластырь ей велели не снимать еще две недели.
— Береги себя, Габриэла. И всегда будь храброй и мужественной. Я знаю, ты все выдержишь, потому что ты очень сильная, — неожиданно сказал Джон, и девочка удивилась. Она не понимала, что папа хотел сказать.
Она — сильная? Это она-то сильная?! Плохая? Да, конечно… Непослушная? Тысячу раз — да, мама об этом постоянно ей твердит. Но сильная?.. Непонятно…
Но она не решилась ничего спросить, а Джон неожиданно замолчал. Ему хотелось сказать девочке, что он любит ее, но он не знал — как, какими словами он может выразить свои чувства. Потом ему пришло в голову, что если бы он действительно любил свою дочь, то не позволил бы Элоизе издеваться над ней. Он должен был схватить Габриэлу в охапку и убежать с ней на край света, пока мать не убила ее. Он должен был…
Он о многом передумал в эти минуты, но Габриэла так и не узнала, какие мысли мелькали в его голове. Джон просто сидел и молчал, глядя на нее. Потом он снова накрыл дочь одеялом и все так же молча встал. На пороге детской он на мгновение обернулся, но вышел, так ничего и не сказав. Дверь бесшумно закрылась за ним. Габриэла поспешно накрылась одеялом с головой. Она очень боялась, что Джон ненароком разбудит маму, но все обошлось, он неслышно на цыпочках прокрался к себе.
Потом она заснула и спала до самого утра, когда ее разбудил привычный крик матери.
— А ну, просыпайся, чертова дрянь!.. — завопила Элоиза, пинком распахивая дверь детской, и Габриэла, еще не опомнившись до конца, кубарем скатилась с кровати.
От резкой перемены положения снова мучительно заболела голова, заныли ребра, но Габриэла только прикусила губу и зажмурилась, ожидая удара или пощечины.
— Отвечай, дрянь, ты знала? Знала?! Он сказал тебе?
Сказал?! — С этими словами Элоиза схватила Габриэлу за худенькие плечи и затрясла так, что голова девочки закачалась на тонкой шее. Элоизе было совершенно наплевать, что дочь только вчера выписалась из больницы.
Элоиза требовала ответа и не сомневалась, что получит его.
— О чем? О чем, мамочка? Я ничего не знаю, честное-пречестное!.. — За неделю, проведенную в больнице, Габриэла успела отвыкнуть от подобного обращения и сейчас неожиданно расплакалась. Элоиза тут же наградила ее звонкой затрещиной, но Габриэла не могла сдержаться, и все равно слезы катились по ее щекам. По лицу матери она поняла, что случилось что-то ужасное, но что это могло быть, Габриэла не знала, и от этого охвативший ее страх стал еще сильнее.
— Я честное слово ничего не знаю, мама, милая, не бей меня! — в отчаянии выкрикнула девочка. Впервые на ее памяти Элоиза выглядела по-настоящему растерянной, и это напугало ее сильнее, чем могли бы напугать самая дикая ярость и самые жестокие удары.
— Ты знала, знала! — взвизгнула Элоиза. — Он сказал тебе, когда приезжал в больницу… Что он сказал, повтори мне слово в слово!
И она снова с силой тряхнула Габриэлу, у девочки лязгнули зубы.
— Он… ничего… не говорил. — Новая страшная мысль поразила ее. — Папа? Что с папой?!
У нее просто не укладывалось в голове, что с папой могло случиться что-то плохое. Быть может, он… Но прежде чем она успела представить себе, как папа бросается со скалы в пропасть (так поступил герой одного ее волшебного рассказа, когда злые великаны отняли у него единственную дочь), Элоиза выпалила:
— Он ушел, и ты об этом знала! И в этом виновата только ты, ты, ты!.. Ты доставляла нам столько хлопот, что он не выдержал и сбежал. Ты небось думала, что он любит тебя, правда? Так вот, ему на тебя наплевать! Он бросил тебя точно так же, как и меня. Так и запомни, маленькая дрянь, это ты во всем виновата! Ты одна! Он ушел, потому что ненавидел тебя! Он ушел из-за тебя, гадина, и теперь тебя некому будет защищать. Вот тебе, вот, вот, вот!..
И она ринулась на Габриэлу, выкрикивая проклятья и осыпая ее хлесткими ударами.
Только тут девочка начала понимать, что случилось.
Папа ушел от них. Вот зачем он заходил к ней вчера вечером — он хотел попрощаться. Теперь он был где-то далеко, а это значило, что у нее в жизни осталось только одно: непрекращающиеся, жестокие побои и боль. Папа велел ей быть храброй, быть сильной… Эти его слова были единственным, на что Габриэла могла опереться, но кулаки матери опускались на ее голову, на незажившие ребра с такой силой, что она не сдержалась и заплакала еще горше. Она просто не знала, как она сможет пережить этот нескончаемый
