Размышляя обо всем этом, Шульгин не заметил, как снова попал под влияние подспудно тревожившей его мысли. Вроде бы чисто теоретический анализ обстановки все больше определялся страхом предстоящего.
Никуда он не ушел от мыслей о том, что будет означать его «возвращение в себя». И с каждым часом тревога нарастала.
Как у человека, ожидающего плановой операции под общим наркозом.
Именно под общим. Местный наркоз не страшен совсем. Больно будет или не очень — перетерпим.
А общий… Как бы плохо ты себя ни чувствовал перед операцией, но ты все-таки жив и полностью себя осознаешь, можешь еще сам решать свою судьбу. А потом врач капает на маску эфиром или вводит препарат в вену — и все. Проснешься ты потом или нет — никто сказать не может. Умрешь — и даже не узнаешь об этом.
Шульгин сам был врачом, не раз видел, как оно случается.
То же самое и сейчас. Трусом он себя никогда не считал, смертельный риск его скорее возбуждал, наполнял удесятеренным ощущением радости бытия, но есть риск — и Риск. Попытаться проскочить на мотоцикле по переброшенному через пропасть бревну — это одно, а крутнуть барабан револьвера в «русской рулетке» — совсем другого плана забава.
И как смертельно больной перед пересадкой сердца или почек одновременно хочет, чтобы все скорее кончилось, и надеется в душе, что операцию отложат на день, два, неделю, так Сашка, пока еще неосознанно, стремился оттянуть свое возвращение в собственное тело.
Примерно через час после ухода Лихарева капсула в ухе Шульгина вновь ожила.
— Твой компаньон сейчас приступил к веселью в хорошей компании. Часа четыре минимум у нас есть.
— Он действительно развлекаться поехал? Я, честно говоря, думал, что это какой-то финт.
— Напрасно. Ничто человеческое ему не чуждо. Как и Сильвии, в чем ты убедился, да и Ирина ваша отнюдь не монашествовала. Работа работой, а в остальном они себе в радостях жизни не отказывают. Я сейчас постараюсь аккуратно снять защиту и заблокировать системы слежения. Нам лучше поговорить с глазу на глаз, согласен?
— Тебе виднее.
Шульгин в очередной раз убедился в техническом превосходстве форзейлей над агграми. Вроде бы и у тех, и у других аппаратура настолько несоизмерима с земной, что не человеку судить, а тем не менее… Разница как между фордовской кареткой модели «Т» 1915 года и современным «Мерседесом».
Вот и сейчас — никаких аггрианских «окон», окруженных светящимися рамками, и внепространственных тоннелей. Просто вдруг бесшумно исчезла стена напротив дивана. Шульгин увидел угол знакомого кабинета, колеблющиеся кремовые шторы и самого Антона, сидящего в простом деревянном кресле у раскрытого на океан окна.
И никакого «шва» или видимой границы между мирами.
Встань и шагни туда, в Замок, с которым связано столько романтических и приятных воспоминаний. Шагни — и закончатся все твои проблемы.
Даже сердце слегка защемило, когда представил.
— Барьер пересекать не пробуй, — Антон словно угадал мелькнувшее у Сашки желание. — Иначе могут быть последствия. Грубо говоря, «пробки вышибет».
— Раньше ведь ходили, — слегка растерянно ответил Сашка. — Сколько раз и туда и обратно.
— Так, против временного потока, с некомпенсированной массой, — не ходили. Когда Воронцов в прошлое отправлялся, здесь, как бы выразиться, оставался адекватный объем ранее занятого им пространства-времени. Такой эфирный слепок. В него он и возвращался, энергия требовалась только на механическое перемещение объекта, грубо говоря. А Шестакова в нашем мире не было, то есть твое тело сейчас фактически — около сотни килограмм антиматерии. Нейтрализовать ее мне нечем. Поэтому уходить отсюда ты будешь в виде информационного пакета, отнюдь не физическим телом.
Но это неважно. Пока. Поговорим о практике. Весь звуковидеоконтроль я Лихареву отключил, подслушивания можем не бояться.
Я тут кое-что успел придумать насчет их очередного будущего, хотел бы знать, что ты на это скажешь.
…Геополитические фантазии Антона Шульгин некоторое время слушал с чисто академическим интересом.
Потом спросил:
— А какие тогда цели у аггров, если у тебя появились подобные мысли? Они-то ради какой идеи работают?
— Да неужели непонятно? Именно ради той, что и воплотилась в твоей собственной реальности. Вторая мировая и вызванные ею последствия. Только они пока еще не знают, получится у них или нет.
Вдруг Сталин настолько укрепится в своем антифашизме, что заключит договор о коллективной безопасности с Западом? Сумеет восстановить после чистки и подготовить к большой войне армию? Удержит Гитлера от войны на два фронта? Тогда их планы рухнут.
— А ведь действительно! — Шульгин чуть не шлепнул себя ладонью по лбу. — Как это я сам не догадался? Что значит аберрация сознания. По привычке вообразил, что будущее всем известно, вот и мучился, какие это корректировки сталинской политики изобретает Лихарев. А все так просто.
— Совершенно верно. Заодно вспомни приключения Новикова и Берестина. Там та же история, только аггры увидели, что СССР проигрывает войну слишком быстро, а их это тоже не устраивало. В сорок первом году сенатор Трумэн заявил: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то будем помогать России, а если выигрывает Россия — будем помогать Германии. И пусть они убивают как можно больше».
— Трумэн — тоже их агент? — поразился Сашка.
— По крайней мере, объективно он работал на них.
— А Рузвельт — на вас?
Антон пожал плечами.
— Черт знает что! — Шульгин выглядел искренне возмущенным. — Получается, что у нас вообще нет ни собственной истории, ни даже свободы воли?!
— Зачем же так пессимистически? Свобода воли всегда есть. И мы с тобой об этом уже говорили. Ах да, — спохватился форзейль. Как раз с этим Шульгиным они такого разговора не вели. — Ну, суди на собственном примере. Вы с Андреем могли не вступаться за Ирину тогда, в самом начале, сдать ее агентам, которые за ней пришли, Берестин мог не ходить в шестьдесят шестой год.
— Как это — не защитить свою подругу от каких-то жлобов? Кем бы мы тогда были?
— Вот именно, Саша, вот именно. Но поступал-то ты вполне свободно. Другое дело, что выбор у тебя был несколько ограничен твоими собственными нравственными принципами. Так и у других все случается примерно так же.
Считай, что просто таков закон природы. При данной силе тяжести ты можешь прыгнуть вверх на полтора, ну, два метра… Упав с десяти — почти наверняка разобьешься или переломаешь ноги. И будешь, лежа в гипсе, винить в своей беде очередных жидомасонов: «Какая сволочь выдумала это проклятое „же“ 9,8?! Сделали бы три, пусть четыре метра в секунду за секунду, — я с колен пыль отряхнул бы и сейчас с девочками танцевал!» Таким вот образом, мой друг.
С такой постановкой вопроса Шульгин, конечно, спорить не мог.
— Ты меня извини, я на минуточку выйду, надо. — Пусть думает форзейль, что ему срочно потребовалось в туалет. На самом же деле Сашка, притворив за собой дверь кабинета, а потом и кухни, дрожащими руками налил себе почти полстакана коньяка.
«Черт, опять нужно решать вселенские проблемы в условиях острого цейтнота!» — Шульгин уже сам не понимал, является ли он по-прежнему независимой личностью или объектом манипуляции неведомых сил, вправе ли поступать так, как хочет сам, или завертели его водовороты совершенно чуждых предопределенностей.
— Стоп, — сказал он вслух. — Если сейчас я выскочил сюда, оторвался, собираюсь выпить — это
