— Где бы я смотрел, это не по нашему ведомству. Поступила команда на обыск и арест, ну и… Почему, зачем — не наше дело…
— Угу, угу, конечно. Как в опере поется: «Сегодня ты, а завтра я…» И что же, никаких следов?
— В том и дело. Пятеро убитых, и непонятно как. У конвойного череп проломлен, у старшего группы хребет перебит, на остальных — вообще ничего…
— Без ножа, без выстрела? Один человек — пятерых? Чушь какая-то. Если бы они сонные были или пьяны до бесчувствия… Не понимаю — все вооруженные, боец с автоматом в коридоре. Тут как минимум столько же нападающих надо, из засады и одновременно.
— Тем не менее. Следов присутствия других людей в квартире, кроме жены и детей, не обнаружено.
— И уже прошли почти сутки. Плохо, ой как плохо. План какой-нибудь имеешь? Кстати, жена у него кто? За ней чего-нибудь интересного не отмечалось?
— Известная артистка театра Вахтангова. Красавица, масса поклонников, в том числе и из весьма заметных персон. Я ее в «Турандот» видел. Хороша! Но чтобы она — и вооруженных мужиков мочить голыми руками? Никогда не поверю… А планы? Изолировать всех, кто в курсе. Уже сделано. Главный вопрос — что дальше? Что докладывать наверх? Убит при попытке к бегству? Так где труп? Где жена, дети? Доложить по команде? Сам знаешь, что будет. Не докладывать, попробовать сначала найти? А завтра спросят — где нарком Шестаков? — Шадрин навалился локтями на стол.
«Было бы сейчас другое время…» — синхронно подумали оба.
Заковскому легко было прямо сейчас снять трубку прямого телефона и без всяких доложить о случившемся наркому. При Ягоде или Менжинском он так бы и поступил. Но… Истеричный Ежов непредсказуем, а дело ведь очень и очень непростое. Тут прямо навскидку ясно, что пахнет чем-то серьезным. Может быть — подлинным заговором, не наскоро слепленной пропагандистской туфтой.
В случае удачи можно заработать солидный капитал. Богатые перспективы вырисовываются… Но действовать нужно стремительно.
И безошибочно.
Комиссар стукнул кулаком по столу.
— Нет, ну не сволочь ли?
— Кто? — не понял Шадрин.
— Хрен в пальто! Как он нас, а? Куда теперь ткнуться? Объявлять всесоюзный розыск? Он же на нашей служебной машине уехал? Когда — выяснил?
— Между тремя ночи и шестью утра примерно, так по показаниям понятых выходит.
Заковский обернулся к висевшей за спиной карте Союза под шелковой шторкой, испещренной одному ему понятными значками. Накрыл большой, как тарелка, ладонью с растопыренными пальцами Москву и прилегающие области.
— Видал? Вот куда он мог уехать. А если на поезд сел? С любого из вокзалов. Сколько километров скорый поезд за сутки проходит?
Шадрин пожал плечами.
— Ну что же, работа наша такая, — вдруг успокоился Заковский. — Ладно, беру все на себя. Не тебя спасаю, не думай. Просто… Большое дело здесь вырисовывается, нюхом чую. Значит, так. Твое дело пока — вмертвую молчать. Зачистить все концы. Всех, кто хоть что-то об этом знает, слышал, — не арестовать, а так… изолировать до выяснения.
Я распоряжусь, чтобы приняли в Лефортово без регистрации. Семьям, родственникам, если есть, — сообщить, что убыли в срочную командировку. Про убитых — тоже. Этот твой сотрудник — пусть лечится. Отдельная палата и никаких контактов. Если выживет — его счастье. Потом решим. Можно уволить под подписку за неосторожное обращение с оружием. Можно — в строй вернуть, можно всех собак повесить, если потребуется. Все можно. А умрет — похоронить как положено. Остальное — моя забота. Все понял?
И когда уже старший майор шел к дверям, испытывая облегчение, что хотя бы на сегодня все закончилось более-менее благополучно (а на столе в кабинете по-прежнему лежат бумаги, и в очередной раз нужно посылать бригады на обыски и аресты, и спать опять до утра не придется), комиссар окликнул его нарочито тихим голосом:
— И вот еще не забудь — немедленно займись поисками. Сегодня же, в крайнем случае — завтра, найди хоть не самого наркома, хоть концы какие. Любым способом. Второе — дождись, когда кто-то со стороны этим делом заинтересуется. От кого запрос придет — где, мол, Ляпкин-Тяпкин, а подать сюда Ляпкина-Тяпкина. Сразу мне сообщишь.
«Тут не то что не заснешь, — думал Шадрин, возвращаясь по раннему времени почти пустыми коридорами в свой кабинет, — тут перекурить некогда будет. Ну а дальше? Самому, что ли, застрелиться для простоты дела? Или?»
Шадрину вдруг пришла в голову мысль, простая до гениальности.
Глава 8
И в это же совершенно время, совсем недалеко от площади Дзержинского, буквально в десяти минутах неспешной ходьбы, на третьем этаже старинного дома непонятного архитектурного стиля, за метровыми стенами обширной, хорошо натопленной квартиры некий человек заинтересованно следил за только что завершившимся совещанием, более похожим на сговор.
Большой кабинет, из которого он наблюдал за тайной жизнью важных лубянских чинов, с высокими, четырехметровыми потолками и двумя узкими стрельчатыми окнами, выходящими на знаменитый московский переулок, напоминал одновременно обиталище рафинированного интеллигента и декорацию к фильму о сумасшедшем изобретателе. Левую его половину занимали темные застекленные книжные шкафы, огромный письменный стол утвердился в простенке, рядом с ним располагались пара громоздких кресел и пухлый диван, обитые шоколадной стеганой кожей.
А справа от двери, где на простом деревянном стуле сидел хозяин квартиры, сравнительно молодой человек в армейской гимнастерке со знаками различия военинженера 1-го ранга (три рубиновых прямоугольника на черных петлицах связиста), к стене был прилажен длинный верстак. Его загромождали голые алюминиевые шасси с рядами радиоламп, непонятная нормальному человеку путаница проводов соединяла между собой всевозможные конденсаторы, сопротивления, реостаты, коробки осциллографов и генераторов стандартных сигналов.
Рядом с верстаком возвышался серый железный шкаф линейно-батарейного коммутатора и еще один коммутатор — телефонный, едва ли не прошлого века, с мраморным распределительным щитом и торчащими в гнездах многочисленными штекерами с толстыми черными шнурами на противовесах.
Попахивало канифолью и прочими естественными для радиомастерской запахами.
Единственно выделялся среди всех этих устройств, явно изготовленных в разные технические эпохи последнего полувека, лишь один прибор, закрепленный в специальном многолапом зажиме над столом и связанный со всеми прочими устройствами десятком гибких серебристых шин, словно бы обтянутых парчой. Как-то совершенно чужеродно он выглядел, словно спортивный «Порше» среди самобеглых колясок. Иная техническая культура в нем ощущалась и несколько даже нечеловеческий дизайн, пусть и невозможно было объяснить простыми словами, в чем тут дело.
Чуть подавшись вперед, военинженер с явным интересом всматривался в маленький, как тетрадный лист, экран американского телевизора.
Хотя с Шуховской башни уже почти год продолжались пробные, по два часа в день, передачи, собственных телеприемников, за исключением экспериментальных, штучной сборки, в СССР пока не производилось.
Да и сами передачи представляли интерес только для специалистов или фанатиков технического прогресса, переключившихся со сборки детекторных и ламповых приемников и передатчиков на очередное чудо ХХ века.
