— В тот день ты ворвалась в мою жизнь, — пробормотал он, и в его глазах Янси видела только радостное воодушевление.
— Не говоря уже о том, что я все же не врезалась в тебя, хотя, признаюсь, была близка к этому, — проговорила она с улыбкой, несмотря на волнение. — Ты был не очень-то любезен.
— Ясное дело, — возразил он. — Я жил в своем мире, всецело заполненном работой, человек, у которого нет времени на пустяки, и вот появляешься ты, там, где не надо, естественно едва не совершив аварию, и наговариваешь мне кучу дерзостей.
— Ты бы мог уволить меня за это, — пробормотала Янси.
— Что меня и озадачило, — признался он.
— Озадачило?
— Я просто не мог понять, почему не дал указание твоему начальнику избавиться от тебя.
— И вместо этого послал за мной.
— …Полный решимости сам сделать это, — улыбнулся он.
Ее сердце бешено колотилось в груди. Его глаза смотрят на нее с нежностью!
— Но ты же не уволил меня, — напомнила она, затаив дыхание.
— Ах, моя милая Янси, ну как я мог? Ты вошла в мою жизнь, просто ворвалась в нее, и с тобой мой скучный мирок преобразился.
Она подавила волнение.
— Правда? — спросила она прерывающимся от волнения голосом. — Твоя милая Янси? — Ее вновь охватила дрожь.
— Да, — ответил он. — И дивясь сам себе, чего ради трачу время на беседу с тобой — и затягиваю эту беседу, чувствую, что ты то и дело вызываешь у меня внутреннюю улыбку, так что об увольнении и речи не заходит… — Томсон помолчал и отчетливо произнес: — Теперь мне стало ясно, что ты уже тогда запала мне в душу.
— О, Томсон, — пробормотала Янси, желая услышать как можно больше. — Что ты такое говоришь? — не смогла удержаться она. И к своему восторгу, убедилась, что он и не думает ничего утаивать.
Глядя ей в глаза пристальным взглядом, вероятно читая по ее прекрасным голубым глазам, как она волнуется, как ей хочется все знать, он сказал:
— Я говорю, моя милая, дорогая, часто несносная Янси, что я был занят, всецело предан работе, не тратил время на пустяки, но ты въехала, в буквальном смысле слова, в мой мирок, и он рассыпался вдребезги.
Янси, не отрываясь, смотрела на него огромными глазами.
— Но что же я такого сделала? — спросила она и выслушала целый перечень.
— Ты опаздывала, выбирала кратчайший путь, оборачивавшийся лишним крюком, не говоря уже о том, что бак оказывался пустым, — начал он с улыбкой. — Ты смешила меня и, хотя я и твердил себе, что не вижу ничего забавного, вынуждала меня смеяться. Ты колотила меня. Отдавала кому-то мой гостиничный номер и хотела, чтобы я спал в кресле. На тебя нападал смех, когда… — Он смолк. — Ты превратила мою жизнь… в цирк, и теперь она нестерпимо скучна без тебя, — добавил он.
Янси с трудом поборола волнение.
— Ты думаешь, что я ужасное создание? — прошептала она.
Томсон крепко сжал ее руки в своих и, глядя ей прямо в глаза, произнес:
— Редкостное, и неудивительно, что я… влюбился в тебя!
Она растерянно открыла рот, услышав от него такие желанные слова.
— О, Томсон! — От волнения у нее перехватило дыхание.
— Я говорю как надо, верно? — спросил он. — Янси, я так уверенно чувствую себя в делах, а сейчас с тобой как школьник!
— Это замечательно, — торопливо заверила она. — Мне хочется, чтобы ты любил меня… и был таким же школьником.
— Правда? — В нем все еще чувствовалось напряжение.
Янси поспешила заверить:
— Мне хочется этого больше всего на свете.
Он вгляделся в ее лицо.
— Ты так часто обманывала! Не пытаешься ли снова солгать?
— Томсон, я больше не буду лгать тебе! — воскликнула она, придя в некоторое изумление оттого, что ему нужны ее заверения.
— Признайся честно, что ты испытываешь ко мне? — живо спросил он.
И хотя Янси уверенности в себе было не занимать, внезапно на нее напало крайнее смущение.
— Я… — начала было девушка, но не смогла договорить. Она предприняла еще одну попытку. — Когда ты был в больнице и в очень тяжелом состоянии, я поняла, что, если тебя не станет, мне тоже не жить.
— Любимая, — хрипловато произнес Томсон, пересел на диван поближе к ней и обнял. — Слава богу, что ты отделалась несколькими ушибами.
— Ты справлялся обо мне?
— Не раз, после того, как ты больше не пришла ко мне.
— После того, как ты попросил меня… — Ее вновь охватила робость.
— После того, как попросил выйти за меня замуж, — договорил он.
— Я приходила на другой день, но твоя мама сторожила у двери.
Томсон покачал головой.
— Я и понятия не имел, что мама вмешивалась. И что ты приходила, — признался он. — Я узнал от Гревиля, что ты быстро идешь на поправку. А потом тебя выписали и ты ушла домой, не удосужившись заглянуть ко мне в палату; я понял без слов, что мое предложение для тебя — пустой звук.
— И тебе не приходило в голову связаться со мной? — спросила Янси.
— Ну, а как бы поступила ты на моем месте, дорогая? Два дня я прождал, не сводя глаз с двери, и сердце екало каждый раз, когда она открывалась. Когда я понял, что ты не придешь, то решил, что это и есть твой ответ. Прождав несколько дней, я больше не мог терпеть и поменял больницу.
Янси забыла про смущение.
— Томсон, я так люблю тебя! — воскликнула она.
Он заключил ее в объятия, поцеловал, отстранился, смотрел на ее лицо, заглянул в глаза и вновь прижался губами к ее губам.
— Когда ты поняла это? — спросил он, не разжимая объятий и явно желая знать все до конца.
— Я начала догадываться в ту ночь, когда заехала за тобой с опозданием, в ту ночь, когда кончился бензин, — начала Янси, чувствуя, что может открыться ему до конца, а потому призналась: — Я завозила посылку матери одного нашего механика. Она живет в Дерби.
— Не сказать, чтобы так уж далеко, — поддразнил ее Томсон. — Хотя у меня все сжималось внутри из-за того, что ты опаздываешь. А вдруг ты угодила в аварию?
— Ты беспокоился из-за меня? — Как же она обожала его!
— Молча сходил с ума, — признался он. — Позже, живую и невредимую, я держал тебя в своих объятиях и знал, что не хочу выпускать.
— Значит, давно! — воскликнула она. — Прошу тебя, говори еще и еще, — молила она.
Томсон улыбнулся широкой, чудесной улыбкой.
— Что же сказать тебе, Янси? Рассказать, как я пытался убедить себя, что ты мне совершенно безразлична, хотя ты все больше занимала мои мысли? — Он рассмеялся, поцеловал ее в макушку и продолжил: — Даже когда я твердил себе, что не годится все время думать о тебе, что возьму другого водителя, у других оказывалась не та форма головы и руки на рулевом колесе были не те. Но хотя я и твердил себе, что мне больше подойдет водитель, который не будет дерзить, не станет лгать мне, не заставит меня выпачкаться в грязи, разгуливая по фермерскому двору, пришлось сознаться, что другим не удавалось развеселить меня.
— А у меня получалось?
