Александр кивнул, но все же медлил, в последний раз взял его руку, поцеловал косточки, пальцы, ладонь. Горячие пальцы Гефестиона в последний раз скользнули по его лицу.
Александр сидел на трибуне, глядел мимо соревнующихся детей, углубленный в свои беспокойные мысли, и судорога проходила по его лицу. Трибуны же ликовали, наблюдая за старающимися изо всех сил ребятами. Таис издалека с тревогой следила за Александром и решила подойти. Царь поднял к ней растерянные глаза и заговорил без предисловий, как будто продолжая начатый с собой разговор:
— Ему не лучше. Он меня отправил… Ах, как мне не нравится все это! Он хотел спать, а мне не хотелось уходить, но он настоял. Он меня отправил… Как ему помочь? Если бы знать…
— Да, я была у него утром и…
Таис не договорила. Александр вдруг подскочил, испуганно поднял к небу глаза и начал задыхаться.
— Александр! — Таис вскочила вслед за ним, схватила его за плечи. Он безвольно сел под ее нажимом, но выражение ужаса не покидало его лица.
— Александр… — ужас передался и Таис.
— Великий царь! — через охрану протискивался паж Гефестиона.
Александр услышал этот голос сквозь шум взорвавшихся аплодисментами трибун. Он вскочил, пораженный небесным громом, растолкал толпу и бросился бежать. Паж испуганно пролепетал в пространство: «Гефестион… он умер… великий царь…»
Таис, помимо грома небесного, который она ясно слышала, уловила еще один голос с небес: «Это конец». Летя в пропасть, она протягивала руки, пытаясь найти какую-то опору, а в голове все стучало, как молотом по кувалде, — это конец, это конец, это конец. Теряя землю под ногами, расставаясь с собственным сознанием, она увидела — слабо и неясно — Гефестиона, который улыбнулся ей грустно и виновато, как будто извиняясь. А потом образ его стал блекнуть и таять, подобно облаку. «Таис, береги его…» — услышала она его последнее «прости».
— Гефестион, Александр… — шептала она, а увидела Птолемея, который тормошил ее. Она лежала на земле, болела ушибленная голова.
— Заберите у него оружие, — крикнул Птолемей срывающимся голосом вслед убегавшим телохранителям.
Это вернуло Таис в сознание.
— Геро, Геро! — нетерпеливо крикнул Птолемей, ища ее глазами и, передав Таис из рук в руки, сам побежал вслед за Александром.
«Не покидай меня-я-я-я!!! А-а-а!!!»
Это не был голос Александра. Это был вообще не человеческий голос. Это был душераздирающий вопль, вой, рычание истерзанного, умирающего зверя. И он не прекращался весь остаток дня, всю ночь и весь следующий день. Никто так не любил и никто так не страдал, потеряв. Никаких сравнений в природе не существовало: такая мука и такое горе. Александр был невменяем. Два дня он не выходил из покоев Гефестиона, обнимая его тело.
Неожиданное несчастье парализовало всех. Как могло такое произойти? Что будет теперь, как себя вести, что делать? Пердикка, Птолемей и другие заходили к нему, но он ничего не слышал и не видел. Зная его непредсказуемость, гетайры не решались ни на какие действия. Евмен, который так претендовал на особую дружбу Александра, вообще побоялся показаться ему на глаза, опасаясь, что царь припомнит его жалобы на Гефестиона и их недавние разногласия. Вот так друзья познаются в беде. Если бы умер Евмен, Гефестион не беспокоился бы о собственной шкуре, а постарался утешить Александра. Но в том-то и дело, что таким другом и таким человеком был один Гефестион. Сейчас это стало ясно. Дружба, воспеваемая в гимнах, связывает всегда лишь двоих. Напрасно, милый драгоценный Гефестион, ты боялся конкуренции самозваных «лучших друзей». Ты был единственный, как тебе об этом всегда говорил Александр. Не было тебе равных.
Таис, все существо которой приказывало быть рядом, каждый раз, взглянув на мертвого Гефестиона и убитого горем Александра, не могла совладать с собой: подкашивались ноги — какая тут помощь? Кроме того, внутренний голос подсказывал ей, что их надо оставить одних, потому что Гефестион еще там. «О боги, дайте ему сил пережить эту катастрофу! Будьте добры к нему, помогите, пощадите его, он ведь так чтит и слушается вас! Будьте милосердны!»
Она собрала свои силы и вошла к ним. Александр лежал на груди Гефестиона, сжимая его в объятиях. Да только никакие объятия не могли вернуть тепло его холодному телу, никакая любовь не могла вдохнуть жизнь в его мертвые уста. Великие боги, почему?! Таис, не видя дороги из-за слез, подошла к мертвому Гефестиону и, упав на колени, стала осыпать поцелуями его безжизненное лицо. Она выла и скулила подобно самому Александру, позабыв свои благие намерения. Ведь они все — все трое — знали, что это конец. Иначе, почему так виновато и тоскливо улыбался Гефестион, уходя из этого мира.
Она не знала, сколько она прорыдала вместе с Александром, выплакав все слезы. Время остановилось… Вот когда оно останавливает свой неумолимый бег. Вихрем несется, когда тебе хорошо и замирает, когда ты истерзан горем. Такова, значит, жизнь, ее справедливость и закономерность. Со стороны она услышала свой голос:
— Александр, ты должен его отпустить.
— Я не могу…
Она услышала его, хотя Александр не разжимал губ.
— Александр, отпусти его, так надо. Ради него…
— Я не могу… Мы с ним одно целое.
— Да, это так. Но его больше нет в этом теле. Ты должен отпустить это тело.
Она старалась оторвать голову царя от груди мертвого друга. Это ей удалось и она увидела разбитый лоб Александра с засохшей кровью, его невидящие, полные муки глаза-провалы. Она влила ему в рот раствор мака, стоящий тут же на столе, недопитый Гефестионом, пока он был жив. А теперь — мертв!!! Таис с трудом удерживала тяжелое, лишенное стержня тело царя и позвала на помощь изо всех сил, но получилось еле слышно. Все же помощь пришла. В проеме двери она увидела солнце и зажмурилась на миг. Значит, опять день. Все идет своим чередом. Как это возможно? Птолемей, Селевк, другие под руки выволокли обессилевшего Александра, Неарх дрожащей рукой покрыл лицо Гефестиона саваном. У Таис перехватило дыхание; ей вдруг показалось, что слабое выражение извиняющейся улыбки на его мертвых устах в какой-то миг изменилось на выражение покоя и умиротворения.
«Боги, милые боги, дайте ему сил пережить это горе. Если уж у вас хватило жестокости отобрать у него самое дорогое, сжальтесь, дайте ему сил перенести эту трагедию». — Этой молитвой Таис начинала и кончала каждый день и возвращалась к ней сотни раз в течение дня. Как могла произойти катастрофа, почему, за что? Где смысл или в чем злой умысел? Как допустили это боги? Или виновата злая судьба, которой страшатся сами боги? Но почему? Месть судьбы? Зависть богов? За что наказали Александра так жестоко? За то, что преступал все пределы, замахнулся на недозволенное, соперничал с ними? На эти вопросы не было и не могло быть ответов.
Первые дни Александр не реагировал ни на что. Сошел с ума от горя и невыносимого страдания. Стонал, рычал от боли, выл от отчаяния или впадал в безумное оцепенение. Рассудок провалился во мрак, душа истекала кровью, сердце разорвалось. Случилось непостижимое, непереносимое. «За что вы отняли его у меня?!» Он не мог спать — его мучили кошмары, не мог бодрствовать — видения-воспоминания уводили его в другой, нездоровый мир. Невыносимый ужас случившегося раздавил его. Так тянулись самые тяжелые первые дни. Он молчал, погруженный в свою тоску, в мир своего траура, но иногда, если ей везло, Таис слышала от него больше, чем «да» и «нет». Например, «я не знаю, как мне жить», «я не могу ни о чем другом думать», «я хочу быть только с ним». Такие признания, конечно, не радовали, но Таис было важно, чтобы он говорил, чтобы оставалась какая-то связующая ниточка между его затемненным сознанием, полным Химер и Эриний, и белым светом.
Растерянность парализовала жизнь в лагере. Никто не знал, как подступиться к царю. Никто никогда не видел его в таком состоянии. Как бы тяжело ему ни бывало, он всегда — из каких уж сил, неизвестно,
