жизни, новые интересы. Все — там.
— Твой новый интерес — воевать с соратниками?
— Мой новый интерес — Египет, сильный, процветающий. Мой новый дом. Я принимаю новую жизнь. Как бы это ни было грустно, старой жизни больше нет.
— Как быстро все забыто.
— Поверь мне, это единственно правильный путь. Подумай, почему он не сказал — кому передать империю, а лишь с горькой усмешкой — «достойнейшему». Потому что некому. Нет достойного, нет, и я это понимаю. Нет никого, способного стать на его место, нет и не может быть. Ты что же думаешь, я совсем бесчувственный человек? Я любил его, очень, всегда. Я всю жизнь был рядом с ним — с удовольствием, с удовольствием… — По лицу Птолемея катились слезы. — Он давал мне чувство, что я участвую в великом деле, в творении истории, если хочешь. Годы с ним были лучшими в моей жизни, и как бы долго я ни прожил, они останутся лучшими, несравненными. Эти войны… Они, конечно, отодвинут все. Но люди такие инертные, они не способны воспринимать перемены так быстро, как мог Александр. Но я уверен, его посев даст плоды. Мы все еще здесь, и останемся здесь. Войны закончатся когда-то, и мы еще будем жить одним эллинским миром, восток и запад, так, как он этого хотел. — Птолемей отвернулся и вытер лицо. — Извини за грубые слова. Я понимаю, ты думаешь, я хочу очистить свою совесть. Конечно, тебе наплевать на мою запятнанную совесть. Все правильно… — Он снова утер слезы, которые не хотели прекращаться. — Может быть, я бы и хотел быть таким, как ты. Бескомпромиссным, стойким, бескорыстным… но — кишка тонка. (Так говорил Александр.) Я любил его, и я думаю — взаимно. — Он поднял не только интонацию голоса, отчего его высказывание оказалось похожим на вопрос, но и глаза.
Они в первый раз за долгое время посмотрели друг другу в глаза.
Великие боги, в его глазах эта несчастная сломленная женщина осталась такой же недоступной и желанной, какой была всегда.
— Извини за грубость, — проговорил Птолемей с раскаянием.
Таис едва заметно махнула рукой, и он покорно, как провинившийся раб, удалился из ее покоев.
Итак, Птолемей считал, что Александр любил его. Видимо, люди вкладывают в это понятие разное содержание.
Александр никого не любил так, как Гефестиона. В том числе и ее. Гефестион был его первой любовью, она — только второй… Все знали об этой любви, но, пока Гефестион не умер, никто даже не подозревал о ее глубине и силе. В том числе и она. Безмерная тоска Александра поразила всех, в том числе и ее. Вот так-то они все знали Александра, в том числе и она.
А любил ли царь Птолемея… По крайней мере, Александр относился к своим друзьям лучше, чем они того заслуживали. В этом был весь Александр — он не мелочился, он отдавал себя и свое хорошее отношение, не скупясь и не выясняя, стоит или нет. Стоит. Как царь — он был справедлив и великодушен. Как человек — щедр, благороден. Пытался сеять в душах своих соратников семена достоинства, братской любви и добра. Но успели ли они прорасти? Об этом не хотелось думать.
…Таис потерла лоб, виски. Посмотрела через окно на фонтан посреди двора, на увитый розами портик. Солнце стояло высоко и наполняло двор белым полуденным светом, который она когда-то любила. Сейчас солнцем, теплом и светом вместо Гелиоса стал Александр. Это новое солнце-Александр пришло к ней, зная, что она его любит.
Таис прошла босыми ногами по прохладным мраморным плитам гостиной, по теплым — портика и горячим — двора. Брызги воды в фонтане, преломляя солнечный свет, искрились, как тысячи бриллиантов. Она подставила руки под струи, полила себе на лицо, шею. Потом прошла по кружевной тени портика к столовой, где все еще сидели за неубранным столом Геро, Птолемей и чуть поодаль — Неарх. «Таис идет», — предупредил он и перебил разговор Птолемея и Геро.
— Она ненавидит меня, — жаловался ей Птолемей несколько минут назад.
— Ну почему же сразу ненавидит? — пыталась успокоить его спартанка.
— Всегда ненавидела.
— Нет, ненавидеть — никогда не было в ее правилах.
Птолемей сидел, повесив голову в состоянии полнейшего уныния. Он вообще-то редко показывал свои состояния, поэтому видеть его таким убитым было непривычно и жалко.
— Ты ожидаешь от нее слишком многого. Вспомни, как плоха она была еще несколько месяцев назад. Ты забыл, какой она была? — Геро положила руку ему на плечо.
Тот привалился к ней, как потерпевший кораблекрушение к спасительному обломку корабля. Геро бросила взгляд в сторону Неарха, ожидая от него помощи, но он молчал.
— Надо ждать и надеяться и благодарить судьбу, что она вообще в себя пришла. Как ты быстро привык к хорошему! Ты забыл, как она была в полубессознательном состоянии, не реагировала ни на что, не ела, не пила, кожа да кости? Или если приходила в себя, то так кричала, что это невозможно было выдержать?! Чудо, что вообще выжила! — рассерженно добавила она. — А ты — ненавидит… Чтоб ненавидеть, надо силы иметь, которых у нее нет. («Да и у меня их скоро не останется от такой жизни!» — подумала про себя Геро.)
— О, да, ты права. А во мне — один безмерный эгоизм!
— Таис идет, — перебил Птолемея Неарх.
«Доброе утро», — вяло приветствовала она всех. Не глядя ни на кого, она села за стол, поджала ноги и стала есть недоеденную Леонтиском кашу. Она медленно подносила ложку ко рту, снимала губами слой за слоем, в несколько приемов съедая ложку. Все молча смотрели на нее и думали об одном — некоторое время назад Леонтиск так же ел кашу и получил за это замечание.
Так сидела она, смотрела в никуда, задумчиво глотала холодную кашу. Мокрый хитон прилип к груди, худым плечам, короткие нечесаные волосы клубящейся тучей окружали ее осунувшееся, но, наперекор всем страданиям, все еще прекрасное трагической скорбной красотой лицо. Таис рассеянно обвела опухшими глазами молчаливую компанию.
— Что? — Ее взгляд остановился на Неархе.
— Отчего ты такая мокрая? — спросил он мирно.
— От воды…
— Сегодня хороший день, — продолжал он невозмутимо. — Хорошо провести его на воде.
— Я не плаваю.
— У воды, — спокойно уточнил он.
— Мне надо спать, я не спала ночью.
— Поспишь на траве, в тени ив, или в беседке в гамаке. Там посвежее.
Птолемей и Геро молча следили за этим странным разговором.
— А что будешь делать ты? — спросила Таис, глядя мимо него.
— Оберегать твой покой, — ответил Неарх.
— Мне не нужны такие жертвы.
— Это не жертва, а удовольствие.
— Я о другом… — рассеянно проговорила она, потом нахмурилась своим мыслям, не глядя, поставила тарелку почти мимо стола, невесомо встала и удалилась, как видение, пришелица из другого мира, оставив присутствующих в разных чувствах.
Неарх отошел от дел. От большой политики, от большой драки. На его веку, решил он, хватило честных драк. С врагом. Другое было неприемлемо. Как поначалу Птолемей ни пытался заинтересовать его совместной деятельностью, Неарх остался непреклонен. Но, как мужчина в лучших годах, привыкший к трудам, к наполненной жизни, он не мог сидеть без дела. Поэтому занялся тем, что привлекало его больше всего — морем. Пока что это была морская торговля. По-настоящему его интересовали исследовательские путешествия — поиск далеких неизведанных стран, открытие новых путей и испытание новых возможностей. То, что интересовало Александра. То, что они так увлеченно обсуждали в последний год его жизни и чему не суждено было случиться: не достиг Александр морским путем всех пределов ойкумены и не посмотрел на них своими глазами. Пока что Неарх не мог оставлять Геро одну, ведь на ней было все — два
