— Что ты так плохо кушала? Все худеешь? — любимый вопрос Александра.
— Я не худая, не придирайся, другим мужчинам нравится, — ответила Таис.
— Мне другие мужчины не указ, — рассмеялся Александр.
— Ты мне проиграл в шахматы на желание, насмешник, и у меня есть прекрасная возможность посмеяться последней. Я желаю, чтобы ты нарисовал мне коня.
— Коня?.. — По лицу Александра прошла болезненная гримаса. — Целого коня?
Он не умел рисовать.
— Я не умею коня. Давай что-нибудь геометрическое — катапульту или стенобитную машину.
— Коня, мой милый.
— Мало того, что я тебе проиграл в шахматы, — с ударением на каждом слове сказал Александр, — я еще должен опозориться тем, что не умею рисовать коня.
— В другой раз не будешь меня критиковать.
— Давай ежика или черепаху, что-нибудь попроще, — с надеждой в голосе предложил Александр.
— Коня.
— Ну, ладно, ладно-ладно, — задумчиво проговорил Александр.
Заинтригованные таким началом сотрапезники, а ими были Птолемей, Геро, Клит, Гефестион и несколько других, столпились вокруг стола.
— А что ты сзади начал? — удивился Гефестион.
— Я думаю, хвост проще рисовать, чем морду, — ответил Александр и оказался прав. Дойдя до морды, он действительно столкнулся с массой трудностей.
— Что-то у него нос, как у крокодила, — вполне доброжелательно заметила Геро.
— А глаз, как у свиньи, — сказал Клит.
— Спасибо, Клит, спасибо, друг, — прокомментировал Александр последнее высказывание.
— Ноги слишком длинные, — опять подсказала Геро.
— Это порода такая, — оправдывался Александр.
— Какая? — не унималась Геро.
Все уже смеялись в голос, начиная с Александра.
— Несчастная такая порода коней-уродов. — Александр утирал слезы. Геро обняла сидящего Александра, и их тела сотрясались от смеха.
— Тебе жеребца или кобылу? — уточнил Александр.
— Пусть остается кобылой. Не будем трогать эту тему, — ответила Таис.
— Давай, что ли, уздечку пририсую, чтоб меньше на крокодила походил.
— Действительно, злобная рожа, — сказал Гефестион.
— Зато как копытом бьет, как живой, — восхитился Александр.
— А ну, дай глянуть, — сказал Птолемей, видевший коня пока что вверх ногами.
Александр протянул ему свой шедевр.
— Не похож на крокодила, — по-деловому подвел итог Птолемей. — На собаку похож.
Все прыснули с новой силой.
— Мне нравится твоя картинка, — вступила в разговор Таис, — это очень веселый конь, спасибо.
— А что ты не умеешь рисовать? — невинно осведомился Александр.
— Мужчин.
— Запомним. До следующей шахматной партии.
Такую историю, свидетелем которой он был, вспомнил Птолемей. А Таис вспомнила ее продолжение, у которого не было свидетелей, а только двое участников — он и она.
— Я что, правда худая?
— Нет, твое тело идеально, ты же знаешь, как я его люблю. Но длинный переход впереди, изнурительный, на сухом пайке, если вообще… Неплохо было бы иметь на ребрах какие-то запасы.
— Это ведь не первый переход. Я выносливая. Не волнуйся за меня, — ответила Таис.
— А я вот волнуюсь… Завтра выступление, и я буду занят. А вот послезавтра… Слушай, что я сделаю: я подъеду к твоей повозке, пересяду на облучок, посижу с тобой немножко, потом затащу тебя в глубину повозки и наслажусь тобой в ее темной и пыльной утробе, на ворохе каких-нибудь вещей. — Александр перечислял это все, и они смеялись.
Он действительно посетил ее, увлек под душный балдахин, где в столбах пробивающегося сквозь щели света летала пыль. Они обнимались, покрывшись испариной от жары и ощущения близости. Колеса поскрипывали, телега раскачивалась, рядом слышались голоса людей, удары хлыстов, лязг и грохот других повозок. Мир отделялся от них лишь тонкой ненадежной стеной — полотнищем кожи, покрывавшим повозку. И все же они были удивительным образом одни в этом странном мире качавшегося на ухабах душного полумрака. Они напряженно, жадно рассматривали друг друга, казалось, искра проскакивала между ними.
— Я так соскучилась. Я так ждала, — шепотом сказала Таис.
Александр кивнул, мол, я тоже.
— О, великий Зевс! Я умираю без тебя. — И слабая ее улыбка в мановение ока сменилась выражением отчаяния.
— Настоящая любовь не для слабых… Эй! Я всегда с тобой. Я всегда буду с тобой. Потому что мне с тобой хо-ро-шо. А сейчас, люби меня. Плакать будешь потом.
Он коснулся пальцем ее полуоткрытого рта: зубы были сухими, а губы мягкими и податливыми. Он поцеловал ее бьющуюся на шее артерию. Он услышал это биение — биение ее сердца, — и все остальные шумы и звуки мира затихли и исчезли, унеслись вместе с самим миром с его скрипящими колесами, прыгающей на ухабах телегой, запахами пыли, кожи и полыни.
…Таис встала и неуверенной походкой пошла к себе.
— Мама, а дальше читать?
Но она уже ничего не слышала. Эфемерная идиллия разрушилась, уступив место реальности. Птолемей смотрел ей вслед. «Не моя, даже без него не моя…» И с отвращением и стыдом отогнал эти мысли.
— Давай я дочитаю, малыш.
Птолемей любил двойняшек больше других детей. Его старшему сыну Птолемею Кераносу шел восемнадцатый год, остальные три сына и три дочери от Эвридики, дочери Антипатра, были тоже старше, чем дети Таис. Но не только в возрасте было дело. Мальчики были другие — нежные и любознательные; особенно Леонтиск много взял от характера Таис. Они чуть не погубили Таис, как странно. А если бы погубили, любил бы их Птолемей? Конечно, ведь это ее дети, ее лучший подарок ему. Таис не могла подарить ему свою любовь, но подарила детей. Себя она подарила Александру. Так распорядилась судьба. Она не объясняет, почему.
Таис читала, опустив усталые грустные глаза в книгу. А хотелось поднять их и увидеть Александра. Он любил, когда она читала ему вслух, любил смотреть на нее: как двигаются ее глаза под опущенными веками, шевелятся губы, реагирует лицо. Она отрывала глаза от строчки, их взгляды встречались, и они долго смотрели друг на друга, улыбаясь, а потом просто смотрели, нежно, в самую душу и… забывали мир. Сейчас, когда она читала в полнейшем одиночестве, ей хотелось почувствовать на себе его взгляд, поднять глаза и увидеть его любимое лицо. Но… Но… Но…
Не было никого. Никого. Нигде. Ни здесь, нигде. Его нет и никогда больше не будет. Он умер. Три года назад. Он умер три года назад. Его нет. Она одна — не в своей, не в их — в странной жизни. Что она делает в ней?
«Я должна умереть, чтобы всем стало легче жить. Я ведь для всех обуза; Птолемею мешаю наконец закончить на самом деле давно закончившуюся жизнь и начать новую. А ему давно пора! Мешаю полностью предаться войнам, государственным делам. Мешаю стать царем — он меня стесняется. Мешаю устроить личную жизнь, найти нормальную подругу — здоровую и любящую.
Геро мешаю воспитанию детей и спокойной жизни с Неархом. Неарх искренне сочувствует мне, а это
