происхождении. Правда, отец всем сказал, что я умерла, и записал мое имя в поминальной книге. Та Беата, которой я когда-то была, перестала существовать. Я родилась заново, когда вышла за твоего отца; я стала христианкой и католичкой. Но весь ужас в том, что для нацистов ты и Дафна — наполовину еврейки, а я — чистокровная еврейка. И если они узнают, ты будешь в опасности. Вот почему ты должна знать правду и в случае чего суметь защитить себя.
«И других», — мгновенно пронеслось в голове Амадеи. Она вспомнила, что сделала Эдит Штайн ради спасения остальных. Но ведь все знали, что Эдит еврейка! А кому нужна она, Амадея? Кто обращает на нее внимание? Она ничего собой не представляет. И мать убеждена, что свидетельств их происхождения не осталось. Всех родственников либо уничтожили, либо выслали в лагерь. И все же хорошо, что она теперь знает правду.
— Спасибо за то, что сказала. Но мне здесь не о чем беспокоиться, — тихо проговорила Амадея, глядя на мать и целуя ее пальцы, но тут же вспомнила слова Эдит Штайн о потенциальном риске для остальных.
— А как насчет Дафны, мама?
— Со мной она в безопасности. Дафна еще ребенок.
Но Беата знала, что и детей безжалостно бросали в лагеря. Разница лишь в том, что те дети были евреями, а Дафна только наполовину еврейка. Но некоторый риск все же существовал. Однако пока никто не раскопал ее прошлого, все будет хорошо. Решение уехать в Швейцарию теперь казалось Беате поспешным и принятым в состоянии истерики. У них нет причин убегать. Но как жить в стране, зная, что нацисты делают с другими людьми?
— Мама, сестра Тереза Бенедикта кое-что сказала нам перед отъездом. Представляешь, британцы организуют вывоз еврейских детей, прежде чем власти успевают заключить их в лагеря. Первый поезд был отправлен в начале декабря, но будут и другие. Этих детей отсылают в Англию, чтобы они могли переждать там это безумие. Но только детей до семнадцати лет. И немцы это позволяют. Вполне легальное предприятие, тем более что нацисты желают освободить Германию от евреев. Может, отослать и Дафну? Тогда она будет в безопасности, а потом ты сможешь привезти ее обратно.
Но Беата не раздумывая покачала головой. Она не позволит увезти свою дочь! В этом нет необходимости. Кроме того, жизнь в Англии, среди незнакомых людей, тоже казалась Беате опасной.
— Она не еврейка, Амадея. Только наполовину. И никто об этом не знает. Я не пошлю беззащитную девочку в чужую страну бог знает с кем, словно животное в вагоне для скота! Это слишком опасно. Она еще ребенок.
— Как и остальные. Но ведь в Англии хорошие люди возьмут детей к себе и позаботятся о них, — возразила Амадея. Ей эта возможность казалась идеальной. Но Беата, очевидно, была иного мнения.
— Этого нам знать не дано. Ее могут изнасиловать, убить… да мало ли что может случиться в чужой стране? Что, если дети попадут в недобрые руки?
— Они уже в недобрых руках, ты сама это знаешь, — вздохнула Амадея. Но может, мать и права. Сейчас им ничто не угрожает, и еще есть время посмотреть, как пойдут дела. Они смогут отослать Дафну позже, если возникнет такая необходимость. А сейчас, пожалуй, лучше сидеть тихо, вести себя скромно, дожидаясь, пока утихнет буря. Рано или поздно должен же всему этому прийти конец!
— Не знаю, — встревоженно пробормотала Беата. Да и кто сейчас знает, что хорошо, а что плохо? Германия залита кровью, но пока это не их кровь. Беата всего лишь хотела предостеречь Амадею, чтобы та была готова ко всему. Правда, пока она в монастыре, нацисты до нее не доберутся. Эдит Штайн — дело другое. Она не только еврейка, но и известная радикалка — словом, именно из тех людей, на которых охотятся нацисты. Из числа смутьянов. Амадея не такая.
Женщины молча посмотрели друг на друга. Вошедшая монахиня знаком показала Амадее, что время истекло.
— Мама, мне пора.
Пройдут месяцы, прежде чем они снова смогут увидеться.
— Не пиши Дафне, что я у тебя была. Ее это ужасно расстроит, но я не хотела, чтобы она знала.
— Я понимаю, — кивнула Амадея, целуя на прощание пальцы матери. Она выглядела сейчас значительно старше своих двадцати одного года. За три с половиной года в монастыре Амадея стала совсем взрослой.
— Я люблю тебя, мама. Береги себя. И пожалуйста, не делай глупостей. Я очень тебя люблю.
— Я тебя тоже, дорогая, — печально улыбнулась мать. — Жаль, что тебя нет с нами.
— Я счастлива здесь, — проговорила Амадея, но у нее сжалось сердце. Временами она тосковала по родным, хотя по-прежнему не разуверилась в своем призвании. Через четыре с половиной года она примет постриг, в этом у нее не было сомнений.
— С Рождеством, мама, — тихо сказала она вслед матери.
— И тебя тоже, — ответила мать, покидая крохотную келью, разделенную стеной с частой решеткой.
Амадея поспешила в сад. Когда пришло время для покаяния, она долго думала о сказанном матерью. Ей еще о многом предстояло поразмыслить. Но одно Амадея знала твердо: она должна поговорить с настоятельницей.
Сразу же после обеда она нашла мать-настоятельницу в кабинете, за письменным столом, погруженную вдела.
Амадея нерешительно замерла на пороге. Как выяснилось позже, матушка писала настоятельнице монастыря в Голландии, куда уехала сестра Тереза Бенедикта, благодаря за помощь в минуту нужды.
— Да, сестра? Что-то случилось?
— Мир с вами, матушка. Я могу войти?
Настоятельница знаком велела ей сесть.
— Надеюсь, твоя мать здорова?
Мудрые старые глаза видели все. Даже то, что молодая монахиня чем-то взволнована и расстроена.
— Да, спасибо, матушка. — Амадея закрыла за собой дверь. — Но мне нужно что-то сказать вам. Уходя в монастырь, я этого не знала.
Настоятельница молча ждала, почувствовав, что речь пойдет о серьезных вещах.
— Мне ничего не было известно о происхождении моей матери. Сегодня она призналась, что перешла в католичество перед тем, как выйти замуж за моего отца. Она еврейка. Членов ее семьи выслали после «хрустальной ночи». Я никогда не встречалась с ними, потому что они отреклись от мамы, когда она познакомилась с отцом, и больше ее не видели. Правда, бабушка последние два года перед смертью навещала нас, но дед даже не допустил маму к ее смертному одру. Он объявил ее мертвой. — Девушка перевела дыхание и тихо продолжала: — Мама говорит, что никакие ее документы не сохранились. Она не регистрировалась, не имеет паспорта. Мои родители три года жили в Швейцарии, прежде чем переехать сюда. В брачном свидетельстве и в моей метрике указано, что моя мать католичка. Но на самом деле я наполовину еврейка, хотя и не знала этого раньше. И я боюсь, что, оставаясь здесь, я подвергаю остальных опасности. Ведь Тереза Бенедикта уехала именно поэтому.
— Похоже, никакого риска здесь нет, дитя мое. Судя по тому, что ты сказала, о твоей матери ничего не известно. Или она хочет зарегистрироваться в полиции как еврейка?
Амадея покачала головой:
— Нет, она ведет спокойную, уединенную жизнь и вряд ли кто-то ею заинтересуется.
Амадея понимала, что скрывать свое происхождение нечестно, но ведь сейчас на карту была поставлена жизнь трех человек, а может, и всех монахинь. И мать-настоятельница, похоже, ее не осуждала.
— Положение сестры Терезы Бенедикты было совершенно иным. Все знали, что она еврейка. К тому же до того, как прийти к нам, она читала лекции и открыто выступала против нацистов. В отличие от тебя она, прежде чем стать монахиней, привлекла к себе внимание властей. Ты же — молодая девушка, выросшая в католической вере, и, если нам повезет, никто не узнает правду о твоей матери. Если она останется в тени, может, все и обойдется. Если же что-то изменится, уверена, она даст тебе знать, и мы успеем что-нибудь предпринять. В истории с сестрой Терезой Бенедиктой мне не нравится именно паника,
