Лишь одна группа не принимала участия во всей этой предштурмовой суете. Это были женщины, согнанные из окрестных домов. Их было около сотни. Некоторые из них сидели на брусчатке, подобрав под себя ноги, другие и вовсе лежали, распластавшись на земле, безучастные к происходившему. В своих ярких летних платьях они издалека походили на большую клумбу.
Но вот к ним направилось с десяток эсэсовцев. Они что-то кричали женщинам, хватали их за плечи, рывком поднимали на ноги. И вот уже женщины растянулись в цепь, побрели по направлению к домам на противоположной стороне. Они шли медленно. Их подогнали, пустив автоматную очередь поверх склоненных голов. Они заметались как курицы на птичьем дворе. Эсэсовцы громко смеялись, что-то кричали женщинам.
Вдруг посреди толпы женщин раздался взрыв. Вздыбилась земля, в воздух взлетело два тела, мелькнули обнажившиеся женские ноги. Женщины отпрянули в стороны, цепь сократилась, как лопнувшая резинка. Тут с конца цепи раздавался еще один взрыв. Еще одна заложенная повстанцами мина попалась в сеть. Это были тральщицы. Юрген наконец понял, что означает это слово.
Обезумевшие от ужаса женщины бежали к домам, надеясь найти там спасение. Они уже ничего не видели и не слышали, их ничто не могло остановить. Ни еще один взрыв, проредивший их цепь, ни вой артиллерийских снарядов, пролетавших над их головами, ни град обломков от разбиваемых стен.
В одном из домов из окон свисали белые простыни. Дом сдавался, умоляя о пощаде. Непонятно, на что он надеялся. Когда до него дошла очередь, его расстреляли с немецкой методичностью и обстоятельностью. Летели вниз белые простыни, на них падала красная герань из ящиков под окнами. Образовавшийся ковер топтали ботинки солдат, большими прыжками несшихся к дому, чтобы добить всех, оставшихся в живых.
— В колонну по два — становись!
Юрген был готов расцеловать обер-лейтенанта Вортенберга. Так бывает — смотришь на отвратительную картину и не можешь оторваться, все глубже погружаясь в пучину черной тоски и омерзения ко всему миру. Спасибо оторвавшему. Юрген поднялся и поспешил занять место в строю.
— Мы получили все необходимые сведения. Отправляемся обратно в лагерь. Нам здесь больше нечего делать, — сказал подполковник Фрике, окидывая быстрым взглядом происходившее на площади.
Они вернулись к госпиталю. Красавчик настоял на коротком техосмотре бронетранспортера. Юрген попросил у Фрике разрешения навестить раненого приятеля. С ним пошел Брейтгаупт, который тоже давно потерял из виду своего земляка-тюрингца. Он, возможно, тоже был ранен.
Брейтгаупту не повезло, он не нашел земляка. Нельзя сказать, что и Юргену шибко повезло. Он нашел Эрвина. Тот лежал на матрасе на полу в ряду других бедолаг, которым некому было оказать помощь. Лежал свернувшись, как младенец, зажав коленями и руками раненый живот. Он был мертв. Вот уж кому действительно не повезло.
Сидя в бронетранспортере, Юрген ощущал непреходящее беспокойство. Он посмотрел на других солдат — то же самое. Если по дороге в Варшаву бронетранспортер представлялся им гарантией относительной безопасности, то теперь он больше напоминал железный гроб на самоходной тяге. Наверное, сверху он походил на открытую коробку с яйцами. Яйцами были они, сидящие в два ряда и подскакивающие на каждой встречной колдобине. Надетые на их головы каски только усиливали сходство с яйцами. Яйца так легко разбить. Рука сама неудержимо тянется…
Юрген нажал на гашетку, ударил короткой очередью в распахнувшееся над ними окно. Донесся крик боли. Боль не имела пола и возраста. Восставшие, впрочем, тоже не имели определенного пола и возраста. Гранаты и пули можно было ожидать от любого. Это они усвоили. Именно это и вселяло беспокойство.
Но недаром Юрген провел столько месяцев на фронте. Он быстро адаптировался к любой ситуации и пытался обернуть ее в свою пользу. Вот и в их средстве передвижения он нашел много положительных качеств. Хорошо, что бронетранспортер открыт сверху, есть возможность следить за верхними этажами, упреждать удар, а не ждать, пока на тебя что-нибудь свалится. Хорошо, что можно при случае быстро покинуть бронетранспортер, это вам не танк. Хорошо, что он вообще едет, быстро едет, за то время, пока граната или бутылка долетит вниз, он успеет проехать…
— Молодец, Красавчик! — крикнул Юрген товарищу, шестым чувством уловившему момент, когда необходимо нажать на педаль газа.
…пятнадцать метров. Именно там ударилась о мостовую бутылка с горючей смесью, брошенная с крыши дома. Бутылка — это не страшно. На таком расстоянии им даже граната нипочем. Ведь они же в бронетранспортере!
Защелкали пули по броне. Били из какой-то подворотни. Фельдфебель Грауэр, сидевший на месте стрелка, ударил в ответ из пулемета. Красавчик, не сбавляя скорости, подлетел к подворотне. Повстанцы, похоже, не ждали такой прыти от немцев. Они стреляли до последнего и бросились бежать, только увидев перед собой железную морду с прищуренными глазами. Их было трое. Грауэр аккуратно срезал их из пулемета.
Они проехали еще два квартала. Как-то подозрительно спокойно проехали. Никто на них не покушался. Ни на улице, ни на балконах, ни в окнах они не заметили ни одного человека. Вдруг из арки дома выкатилась невысокая круглая фигура в брюках и сапогах и какой-то бесформенной кофте, едва ли не женской. В правой руке у человека был увесистый узел, тяжело бивший по мостовой, в левой — какое-то лукошко, с такими ходят за ягодами или по грибы. Мирная такая фигура, если бы не карабин за спиной. И не яркая красная повязка на рукаве кофты. Красная с белым.
— Повстанец! — крикнул Ульмер, это был его сектор наблюдения. Одновременно с криком раздался выстрел. Одиночный выстрел. Ульмер экономил патроны.
Пуля попала человеку в спину, сбив его с ног.
— Отличный выстрел, рядовой Ульмер! — сказал подполковник Фрике. Он несколько последних кварталов тоже ехал стоя, зорко обозревая окрестности. — Вольф, Целлер, Ульмер, разведать обстановку! Там могут быть сообщники.
Юрген бежал вперед, нисколько не таясь. Он не сомневался, что увидит. Так и есть, старый знакомый! Лукошко обернулось немецкой каской. Мужские карманные часы лежали как маслята на россыпи ягод женских побрякушек.
— Немец, — упавшим голосом сказал Ульмер, неотрывно глядя на свастику на рукаве.
— Какой это немец? — презрительно сказал Юрген. — Это мародер, неужели не видно.
— Смерть мародерам! — бодро воскликнул Ульмер.
Юрген рассмеялся. Смешно было слышать такое от Ульмера. Тот ведь сам был мародером, пусть только на бумаге.
— Да где ты здесь видел немцев? — спросил Целлер, тоже посмеиваясь.
— Hilfe, rettet![26] — донесся крик из глубины дома.
Крик был девичий. Юрген бросился на него, не раздумывая. То есть мысль о том, что это могло быть ловушкой, мелькнула, но он ее задавил. Он в таких делах больше доверял телу, а не голове. А ноги несли его на крик. И донесли до квартиры на первом этаже. Двое солдат в немецкой форме распяливали кричавшую девушку на столе. Третий, стоявший спиной к Юргену, спускал брюки.
Юрген врезал ему прикладом автомата по загривку. Он коротко хрюкнул и рухнул между растянутыми коленями девушки. А может быть, это хрустнули его шейные позвонки, Юргену было не до анализа звуков.
— Ты чё, козел? — спросил один из солдат, отпуская девушку и поворачиваясь к Юргену.
— Ты откуда свалился? — спросил второй, надвигаясь на Юргена и занося кулак для удара.
Его Юрген просто застрелил. Он был слишком большим для него, кроме того, их было двое. Зато на втором оттянулся по полной. За все. За весь этот сумасшедший день. Он врезал ему прикладом под дых, распрямил ударом колена в челюсть, завалил на пол и принялся методично месить ногами. Подоспели товарищи. Целлер обхватил Юргена сзади за руки, отволок в сторону. Как оказалось, для того, чтобы освободить себе место у станка — на лежавшем еще оставалось несколько необработанных участков. Охолонув, Юрген помог Ульмеру снять солдата с девушки. Они откинули его в сторону. Он свалился бесформенным мешком, каска с глухим стуком ударила по полу.
— Danke schon, — сказала девушка.
Она сдвинула ноги, оправила юбку, села на столе. Рядом лежали ее разорванные трусики. Она взяла
