— Наверное, морским пехотинцем быть очень здорово.
Ник застонал.
— Я бы этого не оказал. — Прошло уже восемнадцать лет, но он до сих пор помнил учебный лагерь для новобранцев. — Как бы там ни было, завтра увидимся. В пять часов. — Он повесил трубку и не спеша отошел от телефона. Им предстояло тяжелое прощание, но оно было не тяжелее того, что пришлось им пережить всего несколько недель тому назад. Ник вспомнил о суде и усилием воли отогнал от себя эти мысли. Его до сих пор била дрожь при воспоминании о том вечере, когда Хиллари приехала забирать Джонни. Нынешнее прощание обещало быть не проще, и Ник не ошибся.
Он сообщил Джонни новость за обедом на следующий вечер, и мальчик замер, не отводя от него глаз. Это не вызвало у него ни слез, ни возражений, он просто молчал и смотрел на Ника с таким видом, что у того разрывалось сердце.
— Ну же, тигренок. Все не так плохо.
— Ты обещал, что больше никогда не оставишь меня. Ты обещал, папа. — Он не жаловался, а просто тихо и спокойно констатировал факт.
— Но, Джонни, началась война.
— Мама говорит, что ты не обязан уходить в армию.
Ник тяжело вздохнул.
— Она права. Если бы я захотел, я мог бы спрятаться за своим письменным столом, но это было бы неправильно. Неужели ты гордился бы мной, если бы я так поступил? Через несколько месяцев отцы всех твоих друзей пойдут на войну. И что бы ты тогда думал?
— Я бы радовался, что ты здесь, со мной. — По крайней мере Джонни не кривил душой. Но Ник только покачал головой.
— В конце концов тебе стало бы за меня стыдно. Неужели ты действительно хочешь, чтобы я остался?
— Не знаю. — Джонни долго сидел, опустив глаза в тарелку. — Я просто хочу, чтобы ты не уезжал. — Наконец он взглянул на Ника.
— И я бы очень хотел, чтобы японцы не ударили по Пёрл-Харбору, Джон. Но они напали на нас. И теперь наша очередь ответить. В Европе война идет уже очень давно.
— Но ты говорил, что мы никогда не вступим в войну.
— Я оказался не прав, сын. Я чертовски ошибался. А теперь я должен выполнить свой долг. Я буду безумно скучать по тебе каждый день и каждую ночь, но мы оба должны понимать, что я поступаю правильно.
Слезы медленно выступили на глазах Джона. Нику не удалось убедить его.
— А что, если ты не вернешься? — хриплым голосом спросил мальчик.
— Я вернусь. — Ник хотел было добавить «клянусь тебе», как и раньше, но за последнее время ему не очень удавалось выполнять свои клятвы. — Просто верь в это, сын. Верь, что я вернусь, — и я вернусь.
Рассказывая Джону о Сан-Франциско, Ник заплатил по счету, и они отправились домой. Ник странно чувствовал себя в военной форме, но за последние несколько дней униформа стала мелькать повсюду. Они вышли из ресторана обнявшись, и Ник задумался, станет ли сын когда-нибудь гордиться отцом или ему будет все равно и он не сохранит в памяти ничего, кроме чувства горечи — сначала его обманула мать, не проявлявшая о нем заботу, потом ничего не соображающий судья и, наконец, отец, сбежавший поиграть в солдатики. С тяжелым сердцем Ник уложил Джона в постель, но на следующий день стало еще хуже. Они долго гуляли в парке, наблюдая за пируэтами конькобежцев на катке, но мысли их были далеко, и, казалось, время бежит слишком быстро. В четыре часа Ник вернулся с Джоном к Хиллари, и та, открыв дверь, внимательно посмотрела на сына. Вид у него был такой, словно кто-то умер, и она не стала уходить, пока Ник прощался с ним.
— Береги себя, сын. При любой возможности я буду звонить тебе из Сан-Франциско. — Ник опустился на колени рядом с плачущим мальчиком. — Береги себя, слышишь? Я вернусь. Знай это, я вернусь.
Но Джонни в ответ лишь обхватил отца за шею.
— Не уезжай… не уезжай… тебя убьют.
— Не убьют. — Ник тоже с трудом сдерживал слезы, и Хиллари отвернулась. Впервые в жизни их боль затронула и ее душу. Ник еще раз крепко обнял мальчика и поднялся. — А теперь ступай, сын.
Но Джон остался стоять, глядя вслед Нику — тот, выйдя на улицу, еще раз повернулся и помахал рукой, а потом побежал ловить такси — высокий светловолосый военный с темно-зелеными глазами, омытыми слезой.
Ник собрал свои вещи и попрощался с горничной. Та тоже всплакнула, и он обнял ее перед уходом, потом пожал руку Майку внизу у входной двери и отправился на вокзал. Заняв свое место в окружении других военных, Ник вспомнил о последнем поезде, который ему довелось провожать, — поезд увозил Лиану в Вашингтон, а он стоял на платформе и смотрел вслед уходящему составу. Как изменились с тех пор их жизни, по крайней мере, его жизнь. Он надеялся, что с ней ничего не случилось и что Арман все еще жив. Теперь он на собственном опыте знал, какое душераздирающее расставание им пришлось пережить в Тулоне. Пока поезд бежал на запад, Ник думал лишь о сыне, как тот смотрел на него и плакал. Во время одной из остановок Ник попытался позвонить ему, но Джона не было дома, и Нику пришлось поспешно возвращаться в вагон. Он пытался дозвониться до него и из Сан-Франциско, но все время оказывался у телефона в неподходящее время. Его завалили приказами, распоряжениями и назначениями — надо было привыкать к новому военному режиму. Так что когда наконец Ник добрался до своей комнаты, он почувствовал себя так, словно у него гора свалилась с плеч. Военно-морские силы заняли несколько небольших гостиниц на Рыночной улице, так как больше расселять новобранцев было негде. И когда Ник во вторник вечером закрыл за собой дверь номера, ему уже не верилось, что прошла всего лишь неделя с тех пор, как он надел форму. Казалось, что он в армии уже многие годы и служба ему смертельно надоела. Но шла война, и Ник надеялся, что в ближайшее время он поднимется на борт корабля В этом городе его ничто не ждало. Повсюду кишмя кишели военные. И единственное, на что он сейчас надеялся, — это несколько часов спокойного сна. Он лег в темноте на узкую постель и только-только начал погружаться в сон, как в дверь постучали. Ник вскочил с кровати, ушиб большой палец ноги и выругался. Когда он распахнул дверь, на пороге стоял нервного вида ординарец с папкой в руках.
— Майор Бернхам?
— Да.
— Прошу прощения, что побеспокоил вас, но мне приказано всех поставить в известность.. — Ник, по меньшей мере, ожидал сообщения о нападении неприятеля и весь напрягся, вслушиваясь в слова ординарца. — Сегодня вечером Красный Крест устраивает вечер. Для старшего офицерского состава, недавно прибывшего сюда. В связи с Рождеством и вообще.
Ник прислонился к дверному косяку и застонал.
— И ради этого вы меня разбудили? Я проделал три тысячи миль, за пять дней ни разу не выспался как следует, вы приходите ко мне, чтобы пригласить на чай, который устраивает Красный Крест? — Он пытался придать своему голосу оттенок возмущения, но сквозь него пробивался смех. — О Господи…
— Прошу прощения, сэр… но командование решило.
— Командование тоже идет на чай в Красный Крест?
— Они устраивают не чай, а коктейли.
— Как мило. — Абсурдность происходящего переполнила чашу терпения Ника, и, осев на пол, он залился смехом, пока слезы не выступили у него на глазах. — Что за коктейли? Кокаин с джином?
— Нет, сэр.. то есть не знаю, сэр. Просто они хотят оказать гостеприимство нам — морским пехотинцам, я имею в виду, и командование распорядилось, чтобы все пришли… проявить признательность за…
— За что?
— Не знаю, сэр.
— Ладно. Тогда заберите мою форму и можете идти вместо меня.
— Я попаду на гауптвахту за попытку прикинуться офицером. — В течение всего этого разговора ординарец продолжал стоять по стойке «смирно».
— Так это приказ или приглашение?
