его.
Глава пятидесятая
На следующий день после инцидента в Нейи Арман пришел на работу. Он был бледен, ладони мокры от пота, но он прошел к своему месту не хромая. Он сел за свой стол, как всегда. Маршан принес ему пачку донесений, которые ему предстояло прочитать, пустые бланки, которые следовало заполнить, и письма от местных начальников.
— Будет еще что-нибудь?
— Нет, спасибо, Маршан.
Лицо ею исказила гримаса боли, но голос оставался нормальным Всю следующую неделю Арман продолжал работать. Pa6отал он быстро. Бесценный Ренуар был вынут из-под дома, Роден похищен, а еврейку с ребенком спрятали в подвале крестьянского дома около Лиона. Были и другие вопросы, которые ему предстояло решить. Он знал, что времени у него осталось мало. Нога с каждым днем становилась все хуже. Началось воспаление, но лечить ею было нечем. Арман заставлял себя ходить так, словно нога здорова. Это отнимало сил больше, чем прежде, и он был вконец измотан. Сейчас он выглядел на свои годы и даже немного старше.
Он очень много работал и нередко задерживался в своем кабинете после затемнения. Он очень хотел закончить свою работу. Ему требовалось все больше времени, чтобы сжечь все свои записи. Становилось все труднее придумать причину, чтобы развести огонь. Он часто жаловался Маршану, что его старые кости хотят тепла. Маршан пожимал плечами и возвращался к своей работе за письменный стол.
До очередной встречи с Муленом осталось четыре дня. Арман понимал, что нужно спешить. Однажды, возвратясь домой после десяти часов, он заметил, что в квартире кто-то был. Он не помнил, чтобы он оставлял стул так далеко от стола. Но он очень устал, раненая нога болела. Нужно будет в Лондоне сходить к врачу. Он осмотрел свою квартиру, затем поглядел на площадь Пале-Бурбон. Было тяжело уезжать из Парижа. Но ему уже приходилось уезжать. Он снова вернется сюда, и на этот раз Париж уже будет свободен.
— Bonsoir, ma belle[5]. — Он улыбнулся своему городу, а ложась в постель, вспомнил о жене. Утром он напишет Лиане… Или, может быть, на следующий день. Сейчас у него нет времени. Однако нога болела так сильно, что он проснулся до рассвета, решил встать и написать ей письмо. Вытащив лист бумаги, он почувствовал знакомый озноб.
"Я мало о чем могу рассказать тебе. У меня было очень много работы, дорогая. — Потом он о чем-то вспомнил и улыбнулся. — Боюсь, я стал плохим мужем. Две недели назад я даже не вспомнил о нашей тринадцатой годовщине. Но, надеюсь, ты простишь меня, учитывая все обстоятельства. Пусть наша следующая годовщина будет легкой и мирной. И пусть мы скоро увидим друг друга. — Затем он продолжал рассказывать о своей работе. — Боюсь, что с ногой у меня неладно. Я жалею далее, что написал тебе об этом. Боюсь, ты будешь беспокоиться. Я уверен, что ничего опасного нет, но каждый день приходится ходить, и от этого ей вряд ли становится лучше. Похоже, я стал стариком, но стариком, который все еще любит свою страну… a la mort et a tout jama is[6]… любой ценой, неважно какой. Я с радостью отдам ногу и сердце за эту землю, которую так люблю. Сейчас страна моя лежит, пригвожденная к земле, изнасилованная нацистами, но скоро она будет свободной и мы будем ухаживать за ней, пока она снова не станет здоровой. Ты тогда снова будешь со мной, Лиана, и мы все будем счастливы. А пока я рад, что ты в безопасности у своего дяди. Это лучше и для тебя, и для девочек. Я никогда не жалел, что отослал вас в Штаты. По крайней мере ты не видишь, как Франция задыхается в руках у немцев… не видишь их рук на ее горле, когда они с вожделением наблюдают, как она задыхается. Мысль с том, что я скоро покину родину, разбивает мое сердце. Единственное, что меня утешает — я скоро вернусь и буду бороться еще упорнее".
Ему и в голову не приходило, что он может остаться в Англии или даже поехать к Лиане. Он думал только о Франции, даже подписывая письмо.
«Передай девочкам, что я их люблю. И очень люблю тебя, топ amour… почти так, как я люблю Францию. — Он улыбнулся и добавил: — Может быть, даже больше, но сейчас я не позволяю себе думать об этом. Иначе я забуду о том, что стар, и побегу туда, где сейчас ты. Да благословит тебя Бог, тебя, Мари- Анж и Элизабет. Мои наилучшие пожелания и привет дяде. Твой любящий муж: Арман».
Он подписался как всегда, с завитушкой и росчерком. По дороге на работу он оставил письмо в обычном месте. Арман хотел было сохранить его до встречи с Муленом, но решил этого не делать. Он знал, как Лиана беспокоится. Он видел это по тем вопросам, которые она задавала ему в письмах и которые доходили до него через цензуру.
Посмотрев на календарь, висевший над письменным столом напротив портретов Петена и Гитлера, Арман обнаружил, что до встречи с Муленом осталось три дня. Он нахмурился, соображая, что ему делать дальше. В это время в кабинет, улыбаясь, вошел Андре Маршан. С обеих сторон его сопровождали офицеры рейха — эти не улыбались.
— Мсье де Вильер?
— Да, Маршан?
Он не помнил, чтобы немцы назначали ему встречу на сегодняшнее утро. Но так уже бывало не раз. Его неожиданно приглашали в мэрию, в Мерис или Криион.
— Меня куда-то вызывают?
— Да, мсье. — Маршан улыбнулся еще шире.
— Сегодня вас хотят видеть в главном управлении.
— Очень хорошо. — Арман встал и взял шляпу. Даже теперь он продолжал носить полосатый костюм, жилет и фетровую шляпу, как в годы дипломатической службы. Он последовал за солдатами к машине, которую за ним прислали. Он всегда был элегантен, хотя теперь и не заботился об этом. У него все еще сжималось сердце, когда он представлял себе, что о нем думают люди, видя, как он проезжает мимо: «Предатель».
Но сегодня Армана вызвали по какому-то необычному делу. Его везли в штаб командования. Он попытался представить себе, какую грязную работу ему приготовили на этот раз. Все это уже не имело значения, и он улыбнулся про себя. Он не сможет заняться ею — через три дня его здесь не будет.
— Де Вильер? — Немецкий акцент во французском языке всегда действовал ему на нервы, но в этот раз все свои усилия он направил на то, чтобы войти в здание не хромая. Он никак не был готов к тому, что произошло потом. Его ждали три офицера СС, Он был разоблачен. Ему представили доказательства, в том числе обрывки бумаг, которые он сжигал за день до этого. Взглянув в глаза офицера, он понял, что его выдал Маршан.
— Я не понимаю… это не…
— Молчать! — зарычал офицер. — Говорить буду я, а ты слушать! Ты французская свинья, как и все вы. Когда мы будем приканчивать тебя, ты будешь визжать, как все грязные свиньи.
Они не рассчитывали получить от него никаких сведений. Они ничего не хотели. Они лишь, старались показать, что все о нем знают. Важно было продемонстрировать превосходство германского разума. Офицер перестал кричать. Арман, к своему облегчению, понял, что они почти ничего о нем не знают. Его увели. И только теперь он почувствовал боль в позвоночнике и начал волочить ногу. Только теперь он подумал о Лиане и Мулене и почувствовал, как им овладевает отчаяние. До этого момента адреналин тек по его венам не особенно быстро, но теперь он понесся неудержимым потоком. Мысли бешено скакали в голове, и он снова и снова говорил себе, что его жизнь стоила этого. Ее стоило отдать за родину… — pour la France. За Францию… Он все время повторял про себя эти слова, пока его привязывали к столбу во дворе главного управления. Раздался выстрел, и он успел крикнуть одно слово: «Лиана!» Слово это отозвалось эхом, и он упал, умирая за свою родину.
Глава пятьдесят первая
Двадцать восьмого июня 1942 года Центральное бюро расследований поймало на Лонг-Айленде восемь нацистских агентов. Их доставили немецкие подводные лодки, снова напомнив о том, как близко они подходят к Восточному побережью. С начала 1942 года немцы в Атлантике уже потопили шестьсот восемьдесят один корабль, и при этом они почти не потеряли своих.
— Поэтому мы интернировали японцев, — сказал дядя Джордж за завтраком в Сан-Франциско. Несколько дней назад племянница заявила, что считает это жестоким и ненужным. Интернировали в том
