заранее был готов ответ, ответ, заложенный в сознание с детства: они сражаются за свою землю и за свою счастливую, свободную жизнь. Куда больше занимал Юргена вопрос, что движет немцами. Здесь вроде бы тоже все было однозначно, хотя и во множестве вариантов. К примеру, его, Юргена, гнали силой. Пусть сейчас за спиной не стоит заградительный отряд с пулеметами — если он побежит назад без приказа, то рано или поздно, но непременно добежит до расстрельного столба, это уж будьте уверены! Фон Клеффель рвался пройти испытание. Брейтгаупт тупо подчинялся приказам. Курт Кнауф был фанатик с законопаченными в гитлерюгенде мозгами. Но в последние дни что-то сдвинулось в сознании Юргена, закружилось, перемешалось. В товарищах вдруг стало проявляться больше общих черт, чем различий, а казавшаяся монолитной масса советских солдат вдруг стала распадаться на отдельные личности, каждая со своими собственными устремлениями. Вот как эта надвигающаяся цепь…
— Внимание! К бою! Огонь! — донеслась команда Гиллебранда.
Юрген пристроил винтовку, приложился щекой к прикладу, но не для прицеливания. Он просто опускал голову как можно ниже. Каске он после известного случая не очень доверял. Стрелял же он наугад, куда-то в сторону наступавших. Для прицельной стрельбы у них был Кинцель, и фон Клеффель, и Кнауф, и Брейтгаупт.
Но вот что удивительно! Несмотря на все их усилия, несмотря на то, что Кинцель без устали жал на гашетку, и пулемет его извергал по пятьсот пуль в минуту, и каждая пуля несла смерть, число наступавших не сильно уменьшилось. Да, они падали как подкошенные, кто-то оставался лежать недвижимым, кто-то отползал назад, но потом, набравшись сил и размножившись, они опять поднимались и упрямо шли вперед. Юрген прекрасно помнил, как сраженные пулями падали вокруг него солдаты, шедшие в атаку на высоту, и скольких они потом похоронили. А тут иваны перли и перли, как заговоренные от пуль.
Может быть, и вправду заговоренные? Юрген считал себя отличным стрелком, в городском парке в Гамбурге он стрелял в тире по спичкам, добывая плюшевых медведей для девчонок, а на учебных стрельбах легко выбивал зачетную норму, лишь бы отвязались. Он поймал на мушку первую попавшуюся движущуюся мишень и нажал на курок. Мишень продолжала надвигаться, яблочко-рот еще сильнее округлилось в крике. Юрген выстрелил еще раз. Бежит! В третий! Иван упал. Не заговоренный. Но иван вдруг шевельнулся, выставил вперед дуло винтовки и выстрелил.
Пуля впилась в бруствер сантиметрах в двадцати от головы Юргена. Это никак не могла быть ответная пуля от «его» ивана. Это сразу видно: в тебя целят или не в тебя. Так ясно видно, что будто в дуло заглядываешь, только этот кружок и видишь, а больше ничего. Дуло винтовки «его» ивана Юрген видел, как и руку, лежавшую на спусковом крючке. Иван стрелял куда-то в сторону и чуть вверх, возможно, что и наугад.
Юрген автоматически повернул голову в ту сторону.
— Вот черт! — сказал в этот момент Красавчик и схватился рукой за плечо.
Когда он оторвал руку, Юрген увидел распоротый на плече китель и кровь на руке Красавчика.
— Царапина! — воскликнул фон Клеффель и тут же: — Вайнхольд, возьмите себя в руки!
Того не было видно. Юрген догадался опустить взгляд вниз и увидел сидящего на дне траншеи Вайнхольда, как-то странно скрючившегося и зажавшего живот руками. «Как же его угораздило? Бедный Вайнхольд! Как он может?!» Последнее адресовалось фон Клеффелю, который продолжал кричать:
— Стыдитесь! Вы тут не в парке! Мы тут не цветочки нюхаем! Берите пример с Кинцеля!
Неожиданно Вайнхольд разогнулся и встал, на нем не было никаких следов ранения. Неизвестно, какая из фраз фон Клеффеля зацепила его, но он встал. Встал, взял винтовку в руки и изготовился стрелять.
— Извините, подполковник, — сказал он, — я испугался. Мне было страшно, теперь мне стыдно.
— Принято! — ответил фон Клеффель и воскликнул: — Меньше слов! Больше дела! Стреляйте, Вайнхольд, стреляйте!
Тревога, прозвучавшая в голосе фон Клеффеля, подхлестнула и Юргена. Дела обстояли далеко не так хорошо, как казалось, и с каждой минутой становились все хуже. Иваны в некоторых местах подобрались вплотную к траншее и закидывали ее гранатами. Их роте пока удавалось удерживать иванов на расстоянии шагов в пятьдесят, но вот они рванули вперед. Фон Клеффель не стал тратить время на замену опустевшего магазина, отшвырнул автомат в сторону и первым кинул в нападавших гранату. Его примеру немедленно последовал Кнауф. Кидал и Юрген. Как кидают камни, чтобы отогнать стаю собак.
На этот раз иванов удалось остановить. Они залегли все в тех же пятидесяти метрах от траншеи, готовясь к новому броску. Кинцель уже бил из пулемета поверх их тел, как будто отчаялся поразить упорных и думал только о том, как бы не дать им поднять головы и не подпустить подкрепление.
— Гранаты! — ревел фон Клеффель. — Черт побери, кто принесет гранаты?
Если что принести, это к Толстяку Бебе. Он расслышал призыв даже в грохоте боя. Выполз из блиндажа, голый по пояс, повязка на левой руке пропитана кровью, в здоровой руке большой узел из одеяла, как у бабы-беженки. Это он хорошо придумал, одной рукой много не принесешь, да и как захватишь. Быстро разобрали гранаты и взрыватели, Толстяк Бебе — он такой, никогда не приносил голый чай без сахарина.
— Снаряжайте новую порцию, Бехтольсгейм, — сказал фон Клеффель, — подозреваю, что у нас на это не будет времени.
Все шло к тому. Иваны ворвались в траншею и справа, и слева, но это было на участках других рот, их рота пока держалась.
— Противник перегруппировывается, — доложил Кинцель, — отползает в стороны.
— Не расслабляйтесь, Кинцель, — сказал фон Клеффель, — они непременно полезут в лоб. У них приказ.
Иваны действительно предприняли еще одну попытку атаки, но без прежнего напора. Им удалось ее отбить. Главная опасность подступала с флангов, их роту перемалывали по краям, звуки яростного боя в траншее все приближались. Скоро и до них должна была дойти очередь. Они стояли в центре, их сожмут с двух сторон и раздавят.
Из-за колена траншеи слева показался Гиллебранд. Вернее, показалась его спина в истерзанном кителе, на плечах — новенькие обер-лейтенантские погоны, по погонам и узнали. Гиллебранд отпрянул за угол, прижавшись плечом к стенке траншеи, пропуская мимо себя поток автоматных пуль, как тореадор — рог быка. Потом резко развернулся, выставил вперед руки со «шмайссером» и пустил в глубь траншеи ответную очередь. Автомат хрюкнул и заглох. Гиллебранд вновь отпрянул за угол, потянулся рукой за запасным магазином, но потом переменил направление, схватил висевшую на поясе гранату, выдернул чеку, замер на несколько мгновений, как бы соображая, что с ней делать дальше, а потом бросил ее за угол плавным, несуетливым движением.
Раздался взрыв. После него из-за угла доносились только стоны, никакого топота. Гиллебранд направился к ним, меняя магазин на ходу.
— Где унтер-офицер Рупп? — спросил он.
— Убит, — коротко ответил фон Клеффель.
Унтер-офицер Рупп был командиром их отделения. Его назначили уже здесь, он прибыл с пополнением. Он сразу взял неверный тон — считал себя выше их только потому, что был их командиром. В регулярных частях это проходило, но не с ними. Они, конечно, подчинялись его приказам, но без страха и уважения. То и другое надо было заслужить. Рупп даже не попытался. Он так и остался для них чужаком. Немудрено, что Юрген никогда не вспоминал о нем. А когда он смотрел вдоль траншеи, то взгляд выхватывал только фигуры товарищей, а мимо Руппа проскальзывал не задерживаясь.
И только сейчас задержался. Тело Руппа лежало на спине с вытянутыми, раскинутыми чуть в стороны ногами в коротком ответвлении траншеи, ведущем к нужнику. На переносице — аккуратная дырка, лицо залито кровью. Руки сжимали автомат.
«Уж не я ли отволок его сюда?» — подумал Юрген. Он припомнил, что в какой-то момент ему вдруг стало что-то мешать под ногами, он оступался и спотыкался, а во время короткого затишья наклонился и убрал помеху. «Как же я сразу не заметил?» — пожурил он сам себя. Он наклонился и с некоторым усилием вырвал автомат из окостенелых рук Руппа. «Fur alte Schuld nimm Bohnenstroh».[17]
— Противник ценой огромных потерь временно захватил первую траншею, — начал вещать
