— Где? Когда?
— Ты еще придешь в госпиталь?
— Да, непременно, у меня там друзья.
— Я буду ждать тебя там.
Следующей увольнительной пришлось ждать пять дней. Юрген весь извелся. Он представлял, как Марина каждый день приходит к госпиталю и ждет его, стоя у решетки, отбиваясь от приставаний немецких солдат. Он боялся, что она подумает, будто он забыл ее, и в какой-то из дней не придет к госпиталю, именно в тот день, когда туда придет он. И он никогда больше не увидит ее, никогда не найдет ее, ведь он не знал, где ее искать, и кто она, и чем занимается.
Она ждала его. Он поймал ее взгляд и слегка кивнул. Он не хотел, чтобы товарищи увидели ее, он не хотел делиться с ними своей радостью, он не хотел показывать им свое сокровище. Она принадлежала только ему, ему одному.
Марина тоже едва заметно кивнула, повернулась и пошла прочь, как в прошлый раз. Юрген пошел за ней, пытаясь запомнить дорогу. Впереди уже маячил лес, но Марина вдруг повернула в сторону и пошла по крайней улице, узкой, в глубоких рытвинах, в которых, несмотря на жаркую, сухую погоду, стояла вода. Улица была застроена одноэтажными домишками, редко расположенными, как в деревне. Мертвенная тишина, ни клохтанья кур, ни криков играющих детей, ни переругивания хозяек. Единственный человек на улице — мужчина в пузырящемся поношенном пиджаке и кирзовых сапогах, засаленная кепка надвинута на глаза, лицо укрыто густой бородой. Он сидел на лавочке перед одним из домов и курил самокрутку. Когда Юрген проходил мимо, мужчина вскинул на него глаза, в них горела ненависть, молодая, рвущаяся в бой ненависть. «Это, наверно, партизан», — мелькнула мысль.
Марина миновала еще три дома, открыла калитку небольшого палисадника, подошла к дому, толкнула дверь, скрылась внутри. Широко распахнутая калитка и двери дома гостеприимно приглашали: заходи! Юрген закрыл калитку, повернул вертушку, затворил за собой дверь, тихо задвинул щеколду.
Марина стояла перед ним в полумраке сеней. Ее фигура рельефно выделялась на фоне светлого прямоугольника открытой в комнату двери.
— Я приходила каждый день, — сказала она.
— Я думал о тебе каждый день, — сказал Юрген, — все дни напролет.
Он подошел и обнял ее. Она замерла в его объятиях, потом чуть отстранилась, отодвинула его руками.
— Давай пить чай! — произнесла она вымученно приподнятым голосом.
«Э, нет, в это болото ты меня не заманишь, — подумал Юрген, — знаю я этот русский чай, три часа разговоров». Он быстро огляделся. Все двери в доме были нараспашку. В дальней комнате виднелась высокая кровать, такая же, как у фрау Клаудии, на ней стояла пирамида из подушек, накрытая кружевным покрывалом. «Нам надо туда», — наметил цель Юрген.
Путь к высоте занял полчаса. Юрген и завлекал противника, и теснил его, обжимал с флангов и обходил с тылу, наконец, опрокинул и пошел в штыковую атаку. Штык, как всегда, решил дело. Марина лежала рядом с ним, покорная, расслабленная, раскрасневшаяся.
— Ты не думай, — сказала она.
— Ни одной мысли! — искренне ответил Юрген. Он забыл о ее манере.
— Я не такая, — продолжила Марина.
— Я знаю. Война.
— Да. Не знаешь, что будет с тобой завтра.
— И будет ли оно.
— Только сегодняшний день — твой.
— Наш. Иди ко мне.
Утолив первую страсть, они занимались любовью долго и неспешно. Стонала кровать, стонала Марина, Юрген шептал нежные немецкие слова.
— Ты лихой парень, — сказала Марина, устроившись у него на плече, — ты где служишь?
— Himmelfahrtskommando, — по инерции сказал Юрген.
— А это что такое?
— Команда вознесения, смертники, — Марина испуганно прижалась к нему, Юрген поспешил успокоить ее: — На войне все — смертники. Просто кому-то везет, кому-то нет. Мне повезло. Дважды. Я остался жив и встретил тебя. Иди ко мне.
— Подожди. Дай передохнуть. Так ты где служишь? — повторила она свой вопрос.
— Штрафной батальон. Мы все чем-то провинились. Начальство считает, что мы все виноваты перед Германией. И что нам нечего терять. И оно не боится нас потерять. Вот и посылает в самое пекло. Нас разнесли недавно, — Юрген остановился, вспоминая, какое выражение использовал отец в своих рассказах, — в пух и прах.
— А вы где стоите? В военном городке?
— Каком городке? — не понял Юрген.
— Это казармы. За высоченной стеной. Там в мирное время воинская часть стояла. Остановка трамвая так называлась: военный городок. Теперь там немцы стоят.
— Нет, у нас свой лагерь, и своя стена, из колючей проволоки.
— Это потому, что вы штрафники? Или вы партизан боитесь?
— Потому что так положено, по уставу, — усмехнулся Юрген, — у нас уставы — строгие.
— У нас тоже знаешь какие строгие!
— Знаю. Только у нас их еще и выполняют. У нас командир такой, зверь, все от точки до точки. Караулы, пароли, пропуска, обыск на выходе, обыск на входе, — из глубин памяти всплыл рассказ старшего брата, он улыбнулся. — Бутылку водки не пронесешь. А уж девчонку провести… Иди ко мне.
Он получил заслуженную награду.
— Ты славный, — сказал Марина на прощание.
— Я приду к тебе, как только смогу.
— Я буду ждать тебя. У госпиталя.
Он вроде бы точно запомнил дорогу, но в какой-то момент почувствовал, что заплутался. Юрген остановился на перекрестке, оглядываясь. Мелькнула фигура бородатого мужчины в пузырящемся пиджаке и кирзовых сапогах, в надвинутой на глаза кепке, но тут же Юрген увидел здание госпиталя и, обрадовавшись, направился к нему. Через несколько кварталов Юргену показалось, что кто-то окликнул его по имени, он оглянулся и вновь увидел знакомую фигуру. «Ну-ну», — только и подумал он. Вдруг вспомнилось, как однажды в Гамбурге он выскользнул ночью из окна квартиры одной девчонки, она жила на первом этаже, а у дверей подъезда его ждал какой-то тип, он был ее прежним дружком, он долго шел за ним, а в каком-то глухом переулке решил поквитаться с ним и достал нож. Как же давно это было! Сейчас была другая жизнь, другая страна, и преследователь был другой. Он тоже хотел поквитаться с ним, но не за девчонку, девчонка здесь была ни при чем, девчонки на войне не в счет, это чисто мужские дела.
Был светлый вечер, улицы были полны немецкими солдатами, за голенищем сапога был нож — он ничего и никого не боялся. В следующий раз он оглянулся назад уже специально, у ворот их лагеря. Бородатый мужчина в пузырящемся пиджаке и кирзовых сапогах, в надвинутой на глаза кепке, остановился как вкопанный метрах в пятидесяти позади. Юрген усмехнулся и сделал приглашающий жест рукой в сторону ворот. Мужчина сделал короткое движение головой, вроде как сплюнул, развернулся и пошел прочь.
Через пять дней все повторилось, разве что Марина шла к знакомому дому другой дорогой и на улице не было бородатых мужчин с налитыми ненавистью глазами, никого не было. Во всем мире были только он и она, и они любили друг друга.
— А ты чем занимаешься? — спросил Юрген в одном из перерывов. Ему хотелось больше знать о ней. Он ничего о ней не знал.
— Я работала в госпитале. Санитаркой.
Он подождал, когда она перейдет от прошлого к настоящему. Она перешла, но не так, как он ожидал.
— Как там сейчас? — спросила она.
