— Зачем вы спустили сюда Дица? — спросил фон Клеффель чуть позднее. — Он же мертв, мертвее не бывает.
— Это был единственный способ спустить Кнауфа, — ответил Юрген, — он не хотел расставаться с другом. Вы же видите, в каком он состоянии?
— Будем надеяться, что это контузия. Что это пройдет. Такое случается, — сказал фон Клеффель, но без особой надежды.
Так они потеряли еще и Курта Кнауфа. Вернее, он сам себя потерял. Контузия здесь была ни при чем. Возможно, тронулся он еще раньше, но Юрген впервые заметил, что с Куртом что-то не так, когда они проходили мимо позиций, где принял свой последний, а может быть, одновременно и первый бой батальон новобранцев гитлерюгенда. Они шли и отводили глаза от десятков растерзанных молодых тел, от залитых кровью лиц, искаженных гримасами боли, враз постаревших. В пыли лежал штандарт. «Вечно юная Германия». Не нашлось никого, кто бы поднял его и унес с собой. Они полегли здесь все.
Курт Кнауф бросился к нему, поднял, зарылся в него лицом. Так он стоял минут пять. Потом он разжал руки. Штандарт упал на землю. Он переступил через него и вскоре нагнал их, встал в строй. Он был тих и задумчив. И вот теперь превратился в музыкальную шкатулку. Смерть Дица добила его.
Спасли их тогда, не думая об этом, пехотинцы фон Штейнера. Они накатили волной контратаки, потеснив иванов, и вновь откатились. Эта волна подхватила их и отшвырнула далеко назад, в бескрайнее море русской лесостепи. Они были как утлая лодка, мечущаяся между отходящими кораблями немецкой эскадры. Они были предоставлены самим себе, своей собственной судьбе.
Они шли на север, к Орлу, где находился штаб армии. Они нисколько не походили на деморализованную, бегущую в беспорядке толпу. Они являли собой боеспособную часть, находящуюся на марше. У них был железный командир, майор Фрике, и он вел за собой железную когорту, построенную в четком соответствии с военным уставом. У них был даже обоз, четыре подводы, на которых они везли батальонное имущество, военное снаряжение и канцелярию. Документы заменяли им знамя. Пока у них были документы, они существовали как самостоятельная часть.
Они шли по дороге, пронизывающей негустой лес. Для лошадей с подводами нужна была проезжая дорога, это сильно ограничивало их выбор.
— В нашей 9-й армии перед наступлением было пятьдесят тысяч лошадей и около полутысячи танков, — вещал на ходу фон Клеффель, — соотношение сто к одному. Что бы там ни говорили, война не сильно изменилась. Солдат и лошадь — основа всего. Он в который раз подходил к заключению, что солдат на лошади — основа всего. Он был истинным кавалеристом.
— Да, в нашей армии было более двухсот пятидесяти тысяч солдат, — сказал идущий рядом майор Фрике. Он стал намного ближе к ним в эти дни. Ему не надо было держаться в отдалении, чтобы охватить взглядом строй его батальона. И ему уже не надо было напрягать голос, чтобы его услышали все его подчиненные. — Насколько я помню, — продолжал он, — для армии было припасено что-то около пяти тысяч тонн продовольствия, шести тысяч тонн фуража и одиннадцати тысяч тонн горючего. Выходит, что солдат для интендантов обходится дешевле всего.
— Солдат для всех обходится дешевле всего, — заметил Ули Шпигель.
— Они очень прожорливы, эти машины, — сказал фон Клеффель, — и их не выпустишь попастись на луг. Кстати, герр майор, не пора ли сделать большой привал? Мы шли всю ночь, и лошадям нужно подкрепиться.
— Проблема в том, что наши лошади идут медленнее, чем ездят русские танки. Но вы, конечно, правы, дорогой фон Клеффель. Батальон! Внимание! Стой!
В наступившей тишине они явственно расслышали шум танковых двигателей. Он приближался со стороны дороги, примыкавшей справа к той, по которой шли они.
— Подводы — в лес! — скомандовал майор Фрике. Подводы застряли в кустах почти сразу же. Фон Клеффель первым бросился распрягать лошадей. В этот момент на перекресток дорог выполз танк. «Тройка! Наш!» — облегченно выдохнули все.
Все, кроме Юргена. Он так и не смог впоследствии внятно объяснить товарищам, что заставило его схватить с подводы последний фаустпатрон, броситься вперед и залечь за толстым деревом у дороги в ожидании вражеского танка. Внешность танка не обманула его, он уже давно не доверял внешнему виду, он слушал лишь внутренний голос, а тот сказал ему, что перед ним — враг.
Возможно, ему вспомнился рассказ Красавчика. Тот, ссылаясь на слова механиков-танкистов, с которыми он подружился в Витебске, говорил, что «тройка» — образцовая машина. С точки зрения удобств, созданных для работы экипажа. Для Красавчика это было куда важнее, чем какие-то там боевые характеристики. Он говорил о комфорте, о прекрасной оптике приборов наблюдения и прицеливания, о надежной сильной радиостанции. И еще он рассказывал, что, по слухам, даже русские командиры-танкисты с удовольствием пересаживались на трофейные «тройки», отдавая им предпочтение перед куда более мощными «Т-34».
Возможно, он успел разглядеть этого самого командира, высунувшегося по пояс из башни танка. На нем была темная, но никак не черная форма, только на голове у него был черный шлем. Но это был не немецкий шлем.
Не менее вероятно, что все дело было в песенке Курта Кнауфа. При виде танка музыкальная шкатулка включилась, включилась сразу на последнем куплете:
Перевод
Как бы то ни было, Юрген бросился вперед, изготовившись к обороне. И тем самым подал знак остальным. Все, не раздумывая, тоже бросились в лес. Война не оставляет времени для раздумий.
Фигурка на башне танка призывно махнула рукой и скрылась, опустившись вниз. Взревел мотор. Это был идущий следом танк. Он, сминая придорожные кусты, обогнул командирскую «тройку» и выполз на дорогу, развернулся лицом к ним. Это был «Т-34».
Иваны не стали тратить на них время и силы. Прошили лес несколькими разрывными снарядами да полили их огнем из пулеметов. Они не стали даже приближаться, не давая возможности Юргену использовать его последний фаустпатрон. Возможно, потому и не приближались, что их командир успел заметить характерную метровую толстую трубу в руках метнувшегося навстречу им немецкого солдата. И хорошо, что не приблизились. Юрген бы не промахнулся, после чего обозленные иваны раскатали бы их в лепешку.
