что сии камни сюда не годятся. А ведь Екатерина казалась такой опытной в ядах! Тем временем Симеон добрался до скипетра.
— Сделан он из рога единорога, — пояснял Симеон, — таких алмазов, рубинов, сапфиров и изумрудов нет ни у одного государя мира. Отдал я за него семьдесят тысяч дукатов Давиду Гауэру из города Аугсбурга, но это лишь малая часть его истинной цены. Обладает он силой чудодейственной и хранил меня долгие годы. Эй, поймайте мне несколько пауков!
Пауки были наготове в коробке у Вельского. Симеон очертил скипетром круг на столе и пустил пауков в круг. Некоторые из них убежали, некоторые подохли.
— Слишком поздно, — сказал Симеон, пригорюнившись, — он не убережет меня!
«Вот и все! Пора двигаться обратно!» — подумал я.
— Мне плохо! — раздался голос Симеона. — Уведите меня отсюда до следующего раза.
Пришло время обеда, и мы вздохнули с облегчением. Нет лучшего способа убить время и развеять скуку, чем обильная трапеза. Под нее и разговор оживился.
— Сказывают, боярин Никита Романович в Москве объявился, — сказал Дмитрий Годунов.
— Слетается воронье! — воскликнул Вельский и тут же осекся, покосившись испуганно на царя.
Но Симеон был спокоен.
— Знаю, — сказал он, — уж три дня как знаю. — И добавил язвительно: — Тоже мне работнички!
Годунов с Вельским замолчали пристыженно, мучительно соображая, кто эту новость царю донес.
— Может, взять его в железы? — предложил наконец Вельский, первым опомнившийся.
— За что? — пожал плечами Симеон.
— Был бы человек, а повод найдется! — вставил Годунов.
— И зачем? — продолжил Симеон, не удостаивая Годунова ответом. — Пока Никита Романович на глазах, он не опасен, не так ли, князь Юрий? — тут он неожиданно подмигнул мне.
Я старался найти подходящий ответ, но тут явились лекари царские и доложили Симеону, что баня готова, не соизволит ли пройти. Какая баня?! Лохань с водой горячей! Одна мокреть и никакого очищения телу! Но Симеон пристрастился к ней в последнее время, ну и дай ему Бог. Пока Симеона разоблачали, он, пребывая в настроении веселом, напевал по своему обыкновению песни народные, весьма непристойные, под это мурлыкание и под плеск воды в лохани я задремал. Да так сладко!
Растолкали меня, когда за окном уже догорали последние всполохи дня. Только протер глаза, на пороге палаты появился Симеон, ведомый под руки лекарями. Одет он был в полотняную рубаху, чулки и распахнутый халат, чист и благостен. Тяжело отдуваясь, лег на постель, приказал поставить перед ним столик шахматный и предложил мне сыграть с ним. Я принялся расставлять новый набор фигурный, присланный недавно из Германии. Покрутил с удивлением в руках фигурку женскую, с короной на голове. Эту-то куда? Присмотрелся, место ферзя свободно. Несуразно! Ферзь — фигура самая сильная, ходит куда хочет, любого перешибить может. Это визирь при султане, правитель при царе, то есть при короле. А тут придумали — королева, баба! Нет им места в мужской забаве. И силы у них такой нет, чтобы всех встречных-поперечных бить, да и кто же им позволит в одиночку по всему полю шнырять. Бывает, конечно, попадаются среди них такие, что мужа в бараний рог скручивают и под пяту кладут. Но уж там все наоборот. Сидит жена дома барыней, а муж по округе неустанно рыщет, прихоти да капризы женины исполняя.
Все эти мысли я тут же высказал Симеону, желая его развлечь немного.
— Ох, бывают такие жены! — расхохотался Симеон. — За примером далеко ходить не надобно!
Годунов с Вельским и даже Горсей тоже залились смехом. Я оглянулся вокруг, несколько удивленный, вдруг заметил Федора, не проронившего за день ни одного слова. «Ах да, конечно, — воскликнул я про себя, — это они над Федором смеются! Пусть и не совсем похоже, но все же!..» Я и сам рассмеялся вместе со всеми, подмигивая в сторону Федора и тем самым усиливая веселье всеобщее.
Смех Симеона перетек в кудахтанье, потом в квохтанье, в хрип, глаза его закатились, и он откинулся на подушки. Вельский кинулся к нему и буквально накрыл его всего, приникнув ухом к царским устам. Через какое-то время поднялся с ликом радостным и бросился ко мне.
— Государь назвал имя — Борис! — зашептал он мне жарко.
Тут к нам придвинулся Дмитрий Годунов. Мы сообщили ему новость и стали тихо обсуждать ее, хоронясь от ушей иноземца. Кто-то теребил меня за рукав, я отмахнулся досадливо раз и другой, потом оглянулся.
— У государя удушье, — сказал Горсей, — по-моему, он умирает.
— Этого следовало ожидать, — произнес я рассеянно, все еще погруженный в мысли об объявленном наследнике.
Но все же поворотил голову в сторону Симеона. Он уже и не хрипел, лишь слегка подрагивал и синел. Я толкнул Годунова и Вельского и, внезапно онемев, лишь разевал беззвучно рот и указывал им руками на царя.
— Воздуху государю! — взвизгнул Годунов.
— Водки! — гаркнул Вельский.
— Лекаря! — закричал Горсей.
— Священника! — прорвало, наконец, Федора.
Первым поспел митрополит, но и он опоздал — обряд пострижения совершали уже над бездыханным телом. «Зачем все это?» — подумал я, слушая, как митрополит торжественно возвещает новое имя царя бывшего — Иона. Лицо Симеона-Ивана-Ионы было скрыто под домиком из раскрытого посередине огромного фолианта Священного Писания. Я низко поклонился ему и вышел вон. На лестнице дворца Дмитрий Годунов кричал окружившим его вельможам: «У государя удар. Но он жив. Даст Бог, поправится!» Внизу, за спинами бояр, мелькнул Вельский, тихо отдававший какие-то распоряжения стрелецким головам. «Зачем все это?» — вновь подумал я и по боковой лестнице спустился вниз.
Ноги сами вынесли меня на крыльцо дворца, потом на площадь. О это удивительное ощущение каменной кремлевской мостовой под ногами! Уж и не припомню, когда это было в последний раз. Я сделал несколько шагов, оглянулся в изумлении вокруг — никого, ни одного человека! А ведь должны быть хотя бы зеваки любопытные, в такой-то день! Да, видно, разошлись все, как солнце село. Лишь где-то в отдалении мелькали какие-то тени и вырастала зубчатая стена, подобная Кремлевской, но много ниже. А-а, стрельцы строятся, догадался я. Мне почему-то пришел на ум памятный день в Коломенском, десятки тысяч людей, стоявших в ожидании и молении вокруг дворца царского. День — ночь, лето — зима, горе — безразличие, блаженный и — царь. Я задрал голову вверх, и тут же, как бы откликаясь на мысли мои, от крыши дворца отделилась черная тень и заскользила на фоне звездного неба. Птица зимой, в Кремле, пожал я недоуменно плечами, или сова залетела? Кар-р-р, прозвучал ответ. Мрачные предчувствия сжали сердце.
Черный ворон, что ты вьешься?..
Часть вторая
ВЕТВЬ ЗАСЫХАЮЩАЯ
Глава 1
Четвертое бдение у трона опустевшего
