как видим, подготовил.
Лишь после свершившегося бунта и прибытия посольства двинулся Самозванец к Кромам, чтобы приветствовать героических защитников крепости и возглавить склонившееся к его ногам войско. Он должен был торжествовать — с такой силой великою его победа была предрешена. Но что он делает?! Благодарит ратников, что отдались зову сердца, обещает всех наградить щедро после своего воцарения в Москве, сетует, что из-за неразумности царя Бориса и бояр его вынуждены они были полгода провести в холоде и лишениях, и — распускает войско по домам! Решение это было встречено таким единодушным криком восторга, как будто каждого червонцем пожаловали. «Да здравствует царь Димитрий Иванович!» — продолжали кричать ратники, разъезжаясь по своим уездам и разнося всюду весть о благом царе.
Более того, Самозванец удалил от себя и значительную часть собственных войск, сидевших с ним в Путивле, особенно заметно сократив число запорожских казаков, отличавшихся буйным нравом. Осталось при нем лишь около шестисот поляков, тысяча детей боярских из южных уездов, казаки атамана Корелы, несколько сотен запорожцев да стрельцы из московских полков, но те не на войну шли, а, можно сказать, домой возвращались.
И вот с этим войском Самозванец неспешно двинулся к Москве через Орел, Тулу, Серпухов. «Неужели он надеется столь малыми силами сокрушить державу Русскую? — недоумевал я. — Ведь это же не войско, а свита какая-то!» Свита — это промелькнувшее в голове слово раскрыло мне глаза на происходившее. Самозванец не воевать шел, он как царь после похода успешного возвращался в свою столицу Все города по пути его следования распахивали перед ним свои ворота, народ встречал его ликованием, он же как царь истинный не казнил, а миловал, даже тех немногих воевод и наместников, которые пытались сопротивляться его победному шествию, он посылал не на плаху, а в темницу, тем самым спасая их от расправы народной. Те же города, которые лежали в стороне от его пути, спешили прислать к новопровозглашенному царю послов с изъявлением преданности и покорности. Знать, не зря рассылал Самозванец письма и воззвания из Путивля, если даже далекая Астрахань успела за столь короткий срок взбунтоваться, склониться перед новой властью и прислать в знак покорности закованного в цепи астраханского воеводу Михаила Сабурова, близкого родственника царя Федора. Царевич послов астраханских поблагодарил, освободил город на год от всех налогов в казну царскую, а воеводу Сабурова приказал расковать и отпустить на все четыре стороны. Тот уже по доброй воле пожелал остаться в обозе в качестве пленника, видно, что-то подсказало ему, что это для него сейчас самое безопасное место.
Перед Самозванцем был открыт путь на Москву, и тут он остановился.
Глава 10
Конец династии
Самозванец остановился под Серпуховым. Раскинул роскошные шатры, хранившиеся в городе со времен военного сбора царя Бориса, и замер в ожидании. Я уже знал, чего он ждал, он ждал послов от Москвы с изъявлениями покорности.
Но Москва этого пока не знала. Гонцы Самозванца с его воззваниями, появлявшиеся чуть ли не каждый час у стен Москвы, неизменно попадали в сети Семена Годунова, а оттуда в кремлевские темницы. Впрочем, Семен Годунов преуспел только в этом, даже с распускаемыми им слухами явно перестарался и попал впросак. Разговоры о несметных ордах казаков, двигающихся к Москве, и об их неслыханных зверствах только усиливали панику. Все люди, более или менее богатые, даже и бояре, не думали ни о чем, кроме как о сохранении своих богатств и своих жизней, рыли тайники в амбарах и в садах, готовили себе убежища в погребах. Наверно, один я во всей Москве не поддался общему безумию, да и то потому, что за жизнь свою не боялся, что же до остального, то у меня все давно было схоронено, в Кремле, в Угличе и даже, как вы помните, в Ярославле. Стрельцы тоже были парализованы страхом, слухи, подкрепленные рассказами кромовских сидельцев, о чародействе атамана Корелы, проходящего невредимым сквозь стены или под ними, делали их пушки и пищали ненужными, детскими пукалками.
А тут еще чернь, доселе покорная, заволновалась, теперь-то я понимаю, что ее растравляла и направляла искусная рука, не буду повторять чья. Но пока чернь вела себя достаточно мирно, если и приступала к Кремлю, то лишь с одним вопросом: погиб Димитрий в Угличе или тот, кого имеют Расстригой и Самозванцем, и есть истинный Димитрий? Да или нет?! Лукавый вопрос! Даже я, знавший обо всем больше других, не смог бы ответить на него одним словом. Потому и молчал. А вот князь Василий Шуйский как-то раз вышел на Лобное место и крест целовал в том, что Димитрий погиб и он своими глазами видел его мертвое тело.
Наверно, мало кто в Москве верил, как я, что Господь не допустит падения славной трехсотлетней династии под напором какого-то самозванца, то уж точно никто не ожидал, что катастрофа будет столь быстрой и столь ужасной.
Случилось это ровно через неделю после сороковин царя Бориса. Самозванец отправил в Москву очередных смутьянов, Наума Плещеева да Гаврилу Пушкина, болтунов известных, но на этот раз дал им в сопровождение сотню казаков под командой самого атамана Корелы. Обойдя Москву, они подошли к Красному Селу и возмутили его. Все сельские жители, преимущественно купцы и ремесленники, трепеща под строгими взглядами казаков, заслушали грамоту Самозванца и немедленно присягнули ему, более того, изъявили желание препроводить гонцов в Москву. Шли мирно, без рогатин, топоров или дреколья, поэтому стража на воротах не посмела остановить их. Толпа по мере движения к Кремлю набухала, как Волга, питаясь многочисленными притоками из улочек и переулков московских, и наконец разлилась буйным морем на Красной площади. Но вот на Лобное место поднялись Плещеев с Пушкиным, развернули свиток, и над площадью повисла абсолютная тишина, такая звонкая, что у нас, во дворце кремлевском, затряслись стекла и поджилки.
— Люди московские, — донеслось до меня, — к вам обращаюсь я, Димитрий, законный великий князь и царь всея Руси, сын царя Ивана, внук царя Блаженного. Ко всем вам, людям черным и средним, торговым и военным, приказным и сановным, к боярам и святителям, посылаю я слово примирения и согласия. Я не буду укорять вас ни за то, что пренебрегли вы клятвой, данной деду моему, никогда не изменять его детям и потомству его вовеки веков, ни за то, что в младенческие годы мои вас обманом заставили присягнуть царю Федору, ни за то даже, что вы присягнули царю Борису, ибо дьявольским наущением были убеждены, что погиб я в Угличе. Но ныне, когда явил я себя всему миру, когда весь мир и вся Русь признали меня царем законным, что удерживает вас от изъявления покорности? Чего страшитесь? Не с мечом иду я к вам, а с миром.
Дальше можно было не слушать. Я никогда не сомневался, что руководители Самозванца люди неглупые, благо, сызмальства их знал. Большие умельцы играть на тончайших струнах человеческой души, когда пригрозить, когда кнутом ожечь, а когда и пряником одарить. Вот точно пошли посулы разные: святителям — незыблемость веры и неприкосновенность земель монастырских; боярам и всем мужам сановитым — честь и новые вотчины; ратникам и дьякам приказным — повышение жалованья; гостям и купцам — свободу торговли; ремесленникам и простому люду — снижение налогов, а всем вместе — жизнь тихую и мирную. Из веку в век одно и то же!
«Надо что-то делать!» — мелькнула мысль в моей голове, и я поспешил вниз, в Грановитую палату. А там уж собрались все святители и бояре, безостановочно повторявшие те же самые слова. Я и сейчас думаю, что можно было спасти ситуацию, но для этого надо было что-то делать! Скажем, патриарх мог выступить вперед и одним поднятием креста смирить мятежную толпу. Но Иов не Сильвестр — вот ведь вспомнился через сколько лет! Преисполненный книжной мудростию, столь полезной в жизни спокойной, Иов обладал душою робкой и нерешительной, посему в час критический лишь ломал в отчаянии руки и призывал бояр как-нибудь вступиться за него, за веру, за державу и за царя. Бояре же откровенно трусили, скрывая это за обстоятельными обсуждениями, кого лучше всего послать на площадь, чтобы перебить злоречие лазутчиков Самозванца.
«А что же царь Федор?» — спросите вы. Мог бы я вам на это ответить, что не царское это дело
