оказал внимание столь богатый наследник.
Чарльз и Мариэлла провели изумительный медовый месяц, путешествуя по Италии. Они побывали в Умбрии, Тоскане, Риме, Венеции, Флоренции и на озере Комо, затем очутились в Швейцарии и наконец в конце октября возвратились в Париж. В Париже выяснилось, что родители Мариэллы так и не вернулись в Нью-Йорк и по-прежнему жили в отеле «Криллон».
Мариэлла и представить себе не могла, что родители еще в Париже, и была несказанно удивлена, узнав, что они ее ждут. Со времени бегства Мариэллы прошло два месяца, но за это время сердца ее родителей не смягчились. Когда Мариэлла и Чарльз явились к ним в отель, держась за руки, счастливые, веселые, Чарльзу было приказано немедленно убраться, а также объявлено, что завтра начнется бракоразводный процесс.
— На вашем месте я бы не стала этого делать, — тихо сказала Мариэлла, и Чарльз улыбнулся твердости, с которой она произнесла эти слова. Такая робкая, застенчивая девушка и так твердо высказывает свое мнение! Чарльзу очень нравилось, что Мариэлла умеет быть решительной. Но ее отец буквально пришел в ярость и зарычал:
— Не смей указывать мне, что мне делать! А мать произнесла напыщенную речь о черной неблагодарности, об опасностях, которым Мариэлла подвергала себя, оставаясь с Чарльзом, о том, что родители желают ей только добра, о своих рухнувших надеждах. У Чарльза немедленно зазвенело в ушах, а Мариэлла стояла как скала, спокойно и твердо глядела на родителей. В восемнадцать лет она уже стала взрослой женщиной, которой Чарльз будет восхищаться всю оставшуюся жизнь.
— Папа, расторгнуть брак невозможно, — снова тихо сказала она. — У меня будет ребенок Чарльз изумленно воззрился на нее, и вдруг ему стало радостно на душе. По всей вероятности, Мариэлла сказала не правду, но она выбрала хороший способ заставить родителей отступить. Но едва она произнесла эти слова, как разверзлись хляби небесные: мать принялась орать еще громче, а отец уселся и стал ловить ртом воздух, старательно изображая сердечный приступ. Мать заявила, что Мариэлла убивает отца, потом старик поплелся прочь из комнаты, поддерживаемый заботливой супругой, а Чарльз предложил Мариэлле вернуться в дом на рю дю Бак, а к семейным разговорам вернуться позже. Они покинули отель и несколько кварталов прошли пешком. Было тепло, и Чарльз чувствовал себя совершенно счастливым. Он поминутно прижимал Мариэллу к себе и целовал.
— Это было великолепно придумано. Мне надо было самому догадаться.
— Это не придумано. — Мариэлла тоже была счастлива. — Это правда. — Она была довольна собой. Совсем еще недавно она была маленькой девочкой и вот скоро станет матерью. Он снова удивился:
— Ты это серьезно?
Она кивнула и посмотрела ему в глаза.
— Когда это случилось? — В его голосе звучало удивление, а вовсе не тревога.
— Сама не знаю… В Риме… Может, в Венеции… Я сама только на прошлой неделе убедилась.
— У-у, обманщица моя! — Но он был доволен, обнял ее опять. — Когда же родится наследник дома Делони?
— Наверное, в июне. Где-то так.
Он никогда не задумывался, что когда-нибудь ему предстоит стать отцом. Наверное, ему полагалось испугаться, пожалеть о вольной жизни, которую он вел до сих пор. Но он был опять-таки счастлив.
Чарльз поймал такси, они забрались на заднее сиденье и поехали на рю дю Бак, поминутно целуясь. Они были похожи на влюбленных школьников, а не на супругов и будущих родителей.
На следующий день родители Мариэллы были по-прежнему вне себя от гнева, но после двух недель упорных переговоров все-таки смягчились. Мать Мариэллы отвезла дочь к известному врачу, и последние сомнения развеялись: Мариэлла была беременна! Вопрос о расторжении брака был снят с повестки дня. Родителям пришлось смириться с существованием Чарльза Делони, так как их дочь не представляла себе жизни без него. Чарльз же со своей стороны пообещал им, что купит хорошую квартиру, наймет прислугу, няню для ребенка, обзаведется машиной, и после этого родители Мариэллы наконец, отправились восвояси. Ее отец вытянул из него обещание стать «солидным человеком». Может, солидным он пока и не стал, но всем было ясно, что молодым супругам хорошо вместе.
Родители Мариэллы отплыли от берегов Европы на пароходе «Франция», и Мариэлла с Чарльзом, вымотанные общением с ними, решили не ехать в Нью-Йорк ни на Рождество, ни когда-либо в ближайшем будущем. Им было хорошо вместе в их маленькой квартирке в доме на левом берегу Сены. Друзья Чарльза приходили к ним в гости, а ему самому никогда еще не писалось так хорошо, как в это время. Был в его жизни краткий миг, когда жизнь казалась безоблачной, и было это в Париже в 1926 году.
Чарльз надавил на массивную дверь собора Святого Патрика. Дверь оказалась настолько тяжелой, что от усилия заныла рука, а раненая нога заболела еще сильнее. Холодная зима, совсем как в Европе. Как давно он не был в Нью-Йорке, как давно не заходил в церковь. Когда Чарльз поднял глаза к высокому своду собора, он даже подумал, что, может быть, зря он приехал. Тяжело было видеть отца таким беспомощным. Ужасно видеть, что отец до такой степени оторван от происходящего вокруг. В какой-то момент Чарльзу показалось, что отец узнал его, но мгновение прошло, глаза отца, снова пустые, закрылись, и голова тяжело откинулась на подушку. Глядя на отца, Чарльз почувствовал себя совершенно одиноким. Как будто Делони-старшего уже нет. И его самого уже могло бы не быть. Многих уже нет рядом с Чарльзом. Например, друзей, вместе с которыми он сражался в Испании… Не слишком ли много людей, за которых надо молиться?
Чарльз подождал, пока священник пройдет мимо него, и подошел к маленькому алтарю. У этого алтаря молились две монахини, и младшая из них слегка улыбнулась Чарльзу, когда он неловко опустился на колени. Черные волосы его уже были тронуты сединой, но глаза все еще блестели, как блестели они в пятнадцать лет, и он все еще излучает силу, энергию, мощь. Это заметила даже молодая монахиня. Но когда он склонил голову, в его глазах проступила глубокая грусть, вызванная мыслью о тех, кто значил для него так много, кого он так любил и с кем рядом сражался. Но он пришел не молиться. Он пришел сюда, потому что сегодня — годовщина самого страшного дня его жизни… прошло девять лет… две недели до Рождества. Этот день ему не забыть… В этот день он едва не убил ее. Он был не в себе, точнее, вне себя от гнева и боли… совершенно невыносимой боли. Ему хотелось перерезать себе горло, чтобы унялась эта боль, ему хотелось перевести назад стрелки часов, чтобы никогда не случилось то, что случилось… И все-таки он ее любил… их обоих любил… Сейчас невыносимо думать об этом. Он наклонил голову, но молиться за него и за нее не мог, ни за кого не мог молиться, думать не мог… так болит, болит до сих пор, та же тупая боль, разве что в последние годы он редко разрешает себе думать об этом. Но порой его пронзает такая боль, от которой захватывает дух и с которой никак не сладить.
По щеке его медленно катилась слеза, и он смотрел прямо перед собой, не видя ничего, а молодая монахиня смотрела на этого красивого и страдающего мужчину. Уже давно он стоял на коленях и вспоминал их, своих любимых, и думал о том, что было в той жизни, которой нет больше, о том, о чем когда-то запретил себе вспоминать. Но именно сегодня ему захотелось прийти сюда, чтобы оказаться ближе к ним. Так близко праздник Рождества, и от этого еще тяжелее.
В Испании он нашел бы церковь, какую-нибудь крохотную часовню, какую-нибудь развалину, и там стоял бы и думал о том же, и испытывал бы все ту же крестную муку, но там было бы проще, там проще жить. Здесь же нет ничего, кругом чужие, незнакомые люди, холодный серый камень, напоминающий ему серый дом, в котором он теперь живет бок о бок с умирающим отцом. Медленно поднявшись с колен, он принял решение: надолго в Штатах он не останется. Он должен вернуться в Испанию. Его место там. Здесь он не нужен никому, кроме адвокатов и банкиров, а они-то его совершенно не волнуют. И никогда не волновали, а сейчас даже меньше, чем когда-либо. Он ведь так и не сделался «солидным человеком», о чем мечтал его тесть. Он улыбнулся при этой мысли и вспомнил тестя с тещей, их тоже уже нет на свете. Все умерли. Чарльзу Делони недавно исполнилось тридцать пять лет, а чувствовал он себя так, как будто прожил десять веков.
Он долго стоял и смотрел на статую Мадонны с младенцем… вспоминал… потом медленно пошел обратно, так и не испытав облегчения. Напротив, его боль стала острее. Как хорошо было бы опять прижать к себе Андре, вернуть эту близость с ним, его родное тепло, почувствовать его нежную пахнущую молоком и цветочным мылом кожу, подержать его маленькую руку, которая так крепко держалась за его большую ладонь.
