— Нет. Таким образом — нет. Я на передовой редко бывал.
— Так и меня не на передовой, на вокзале в Могилеве…
— А-а… Понимаю. Что ж, это бывает. Особенно на закате солнца или перед грозой. Я воспоминания имею в виду. Только у меня такое случается обычно под утро, если вдруг бессонница. А днем как-то не до того… Посмотрите вот. – Он протянул Басманову лист бумаги.
— Что это такое?
Крупным каллиграфическим почерком генштабиста там было написано: «Радиограмма. Получена в 7 1/4 пополудни 22.XI с.г. Данкбарсфонтейн. Полковнику Басманову, полковнику Сугорину.
Настоящим довожу до вашего сведения, что в связи с особыми обстоятельствами, требующими моего длительного отсутствия в местах постоянного базирования, вам передается вся полнота власти и свобода действий на сухопутном ТВД. По согласованию с президентом Крюгером и объединенным командованием Оранжевой республики и республики Трансвааль полковник Сугорин сохраняет за собой пост Главного военного советника, полковник Басманов назначается командующим всеми добровольческими формированиями, а также территориальными частями и подразделениями, которые могут быть переданы под его оперативное управление. Все технические средства, материальные запасы и денежные суммы, в настоящее время размещенные на подконтрольных территориях, являющиеся собственностью «Братства», поступают в ваше полное распоряжение. Согласно вышеуказанной договоренности с местными властями, полковники Басманов и Сугорин признаются непременной стороной в случае начала переговоров с властями Капской колонии и правительством Ее Величества о заключении мира или перемирия.
Примечание. Полковник Кирсанов с его группой переходит в ваше прямое подчинение.
Дано 22.11.99, Резиденция «Валгалла».
Подпись — чрезвычайный уполномоченный при президенте Крюгере адмирал Воронцов.
С подлинным верно — Ньюмен».
И еще внизу, карандашом, чтобы легко можно было стереть, несколько групп по пять и более цифр.
Басманов дочитал до конца, положил могучую бумагу поверх карты, сначала прищелкнул языком, потом громко и весело рассмеялся.
— Господин Главный военный советник, – обратился он к Сугорину, смотревшему на него с чересчур серьезным, даже озабоченным лицом. – Не сочтите за труд, достаньте из тумбочки рядом с вами то, что там спрятано за радиостанцией.
Полковник послушно нагнулся и извлек бутылку шустовского коньяка.
— Это — последняя, из корабельных запасов, – сообщил Михаил. – Дальше переходим на подножный корм. Но повод того заслуживает…
Сугорин сел напротив, разлил в стаканы до половины, подтянул поближе тарелку с тушеным слоновьим хоботом (а Басманов и не знал) и нарезанной ломтиками местной редькой.
— Ну, за неимением лимончика… А теперь рассказывайте, что вы по поводу всего этого думаете. Вы же тоже из этих… магистров.
— Вы будете смеяться, как я только что, – сказал Басманов. – Я, как вам известно, не телепат, не маг, обычный офицер, просто повидавший намного больше, чем рассчитывал увидеть, особенно — до начала вселенской катастрофы, каковой я считаю несчастную и проклятую Мировую войну…
Сугорин кивнул, соглашаясь и ожидая продолжения.
— И, тем не менее, за пять буквально минут до вашего появления с депешей, она же в просторечии — карт-бланш, меня вдруг охватило странное чувство. Чувство абсолютной свободы. Это трудно передать словами, я не литератор, нечто похожее на то, что мог бы ощутить человек, долго сидевший в Трубецком, допустим, бастионе и вдруг выдернутый из камеры, получивший на руки выписку из Высочайшего рескрипта об освобождении, восстановлении во всех правах и дозволении впредь распоряжаться собой по собственному усмотрению.
А на улице солнышко светит, Нева несет свою державную волну, Дворцовая набережная на том берегу во всем великолепии… Ваше первое побуждение в таком вот варианте?
Сугорин качнул головой.
— Знаете… Если бы мне было столько лет, сколько вам сейчас, непременно привел бы себя в порядок и закатился к «Медведю», при наличии денег, естественно. У нас в академии на Дополнительном курсе[70] заведено было отмечать значительные события только там.
— А потом? – настойчиво продолжил Басманов.
— Мы, кажется, не об этом говорили, – перебил его Сугорин, – а о вашем «предвидении».
— Да так и есть. Я подумал, точнее — ощутил «ветерок свободы», задумался, вспомнив, какая бывает «свобода», а тут и вы с радиограммой.
— Очень интересно, Михаил Федорович, очень интересно. Вы, естественно, по должности в «Братстве» знаете намного больше моего. Или догадывались о чем-то подобном бессознательно. Но неважно. Мы имеем то, что имеем. Как вы это можете объяснить?
— Да никаких загадок. Такое уже бывало, и не раз. Либо у наших товарищей появились новые планы, о которых они пока не сочли возможным нас поставить в известность, либо — внезапно возникшая опасность, угрожающая им, но не затрагивающая нас по причине
Он догадывался, какая именно опасность могла проявиться, но объяснять это Сугорину не имело смысла. И — необходимости. Слишком много дополнительных вопросов у него возникло бы.
Да тот и не горел желанием добиваться разъяснений. Его интересовало другое.
— То есть, если я правильно понял, нас здесь оставили на произвол судьбы? Выплывай как можешь, плыви куда хочешь?
— Чтобы совсем оставили — нет! Такое невозможно. Но сколько-то времени, месяц, год, я не знаю, нам позволено,
— Еще красивее — «и все денежные суммы». Это примерно сколько?
Басманов вздохнул и показал пальцем, что неплохо бы налить еще.
— Это, Валерий Евгеньевич, попросту означает — сколько угодно. Миллион, миллиард — не имеет значения. В здешних банках, конечно, таких сумм нет, но к нашим услугам и любые другие. С лондонскими у нас есть деловые отношения… Еще кое с какими. Вот эти цифирки внизу — как раз номера счетов и банковских хранилищ.
— Да не может быть! – не поверил Сугорин.
— Может, может. Так что суть не в деньгах. Совсем в другом… Воевать дальше будем?
Сугорин думал долго. Даже отошел к окну, повернувшись к Басманову спиной, чтобы не видеть его взгляда.
Наконец вернулся, сел, начал барабанить пальцами по краю стола.
— Я помню, что вы мне говорили, приехав меня вербовать на эту войну. Очень убедительно. Я согласился, бросил все: свой дом, свою книгу, вновь облачился в доспехи, как Дон Кихот. С тех пор что- нибудь изменилось?
— Конечно, нет. Мы с вами уже сделали то, что представлялось невозможным. И наши друзья сделали все, чтобы обеспечить эти победы…
— Так о чем еще говорить? Будем продолжать, благо имеем на руках вот это… – Он потряс в воздухе радиограммой. – Тем более, Михаил Федорович, напомнив мне о событиях семнадцатого года, вы еще более меня укрепили. Очень надеюсь, что наши с вами действия сделают их более невозможными. Хотя бы в этой реальности. Тогда здесь можно и остаться. Я вообще-то ретроград, и новые веяния мне не слишком приятны. Я ведь сейчас где-то там, – он неопределенно махнул рукой в сторону севера, – Александровское училище заканчиваю. Через полгода выпуск. По выпуску был седьмым, что позволило выйти в Отдельный лейб-гвардии стрелковый батальон. Чем плохо — прожить лучшие годы еще раз, убедиться, что никакого семнадцатого, а лучше и четырнадцатого тоже не случится…
— Прежде всего, если выиграем здесь, не случится и четвертого-пятого. Ни японской войны, ни так называемой «первой русской революции». Только насчет того, чтобы остаться здесь и прожить, пусть и