когда отец выгнал ее из дома, назвав шлюхой. Потом она вспомнила, как вернулась домой и увидела, что случилось с Джоном Генри, как приехал отец и назвал ее убийцей. Она просто будет сидеть в своей комнате, смотреть в окно, ничего там не замечая, бездельничать, мечтать и постепенно деградировать. Ее мать боялась теперь уехать из Санта-Эухении. В поведении Рафаэллы было много настораживающего. Она постоянно как будто отсутствовала, словно безумная, и ко всему оставалась безразличной. Никто не видел, как она ела. Она ни с кем не разговаривала, пока к ней не обращались с вопросами, она не шутила, ничего ни с кем не обсуждала и никогда не смеялась. Было ужасно видеть ее такой. Но в конце сентября ее мать наконец настояла:
– Мне все равно, что ты скажешь, Рафаэлла, но я беру тебя с собой в Мадрид. Ты не можешь запереться здесь.
Алехандра не собиралась проводить здесь остаток осени. Ей хотелось развлечений, и она не могла понять, как может вести такую жизнь тридцатичетырехлетняя женщина. Рафаэлла упаковала вещи и поехала с матерью в Мадрид, не проронив в дороге ни единого слова. Храня гробовое молчание, она поднялась по лестнице в комнату, которую всегда занимала в доме своей матери. Она так незаметно влилась в повседневное течение событий, что никто даже не обратил внимания на ее появление: ни братья, ни сестры, ни кузины, ни тетки и дядья. Они просто смирились с ее стилем жизни.
Сезон ее мать начала с раунда вечеринок. Радость и смех, танцы – все это наполняло атмосферу дома каждый день. Она дала несколько приемов, пригласила целую армию друзей в оперу, устроила несколько больших и не очень больших обедов в свою честь. К концу декабря Рафаэлла уже больше не могла этого выносить. Ей казалось, что в какое бы время она ни спустилась вниз, в столовую, каждый раз там окажется по крайней мере человек сорок в вечерних платьях и черных смокингах. А ее мать просто категорически запретила ей приносить еду в комнату. Она считала, что это негигиенично и что, несмотря на ее траур, она должна по крайней мере питаться с матерью и ее гостями. Помимо этого, считала мать, ей пойдет на пользу общение с гостями, с чем Рафаэлла не была согласна.
На исходе первой недели декабря она решила уехать. Она зарезервировала себе билет на самолет до Парижа, объяснив это сильным желанием повидаться с отцом. Ей всегда было непонятно, как могли уживаться вместе ее мать, такая взбалмошная, капризная, общительная, и ее отец – такой серьезный и строгий. Ответ был один: отец ее жил в Париже, а мать – в Мадриде. Теперь он очень редко приезжал в Испанию. Он ощущал себя слишком старым для фривольных развлечений Алехандры, и теперь Рафаэлла вынуждена была признаться, что чувствует то же самое.
Она позвонила отцу, чтобы сообщить о своем приезде и сказать ему, что ее приезд его ни к чему не обяжет. В его доме у нее также была комната. Когда она набрала номер, его не было дома, трубку подняла новая служанка. Она решила сделать ему сюрприз и вспомнила, что не была у него уже год, с тех пор как поссорилась с ним из-за Алекса. Но теперь, за девять месяцев монашеской жизни в Испании, она уже успела искупить часть своих грехов. Она знала, что отец одобрял ее аскетическое поведение, и теперь, после столь жестоких обвинений против нее, он, может быть, отнесется к ней не так строго.
Самолет, летевший в Париж, был наполовину пуст. В аэропорту Орли она взяла такси, и, когда машина подъехала к дому, она с восхищением посмотрела на роскошный особняк отца. Каждый раз, когда она сюда возвращалась, она чувствовала себя довольно странно. В этом доме она жила ребенком и теперь ощущала себя не взрослой женщиной, а маленькой девочкой. Этот дом ей также напоминал о Джоне Генри, его ранних поездках в Париж, их долгих прогулках по Люксембургскому саду, по набережным Сены.
Она позвонила в дверь, и ей открыла какая-то незнакомая девушка. Это была служанка в накрахмаленном платье, с кислым выражением лица, толстыми черными бровями. Она испытующе посмотрела на водителя такси, который заносил в комнату чемоданы.
– Я вас слушаю.
– Меня зовут мадам Филипс, я дочь месье де Морнэ-Малля.
Юная служанка кивнула, не выражая ни удивления, ни интереса по поводу ее приезда. Рафаэлла улыбнулась.
– Мой отец дома?
Служанка опять кивнула, глядя на нее странным взглядом.
– Он наверху.
Было уже восемь часов вечера, и Рафаэлла не была уверена, что застанет отца дома. Но она знала, что он будет или сидеть дома в одиночестве, или же уйдет вечером к кому-нибудь в гости. Было бы совершенно невероятным увидеть здесь многочисленных праздновеселящихся гостей, как в доме ее матери. Ее отец был в хорошем смысле менее компанейским человеком и предпочитал встречаться с людьми в ресторанах, а не дома.
– Я пойду встречусь с ним, – вежливо сказала Рафаэлла девушке, – не могли бы вы быть столь любезной и попросить кого-нибудь из слуг принести мой багаж в мою комнату? – И потом, сознавая, что, быть может, девушка не знает ее комнаты, добавила: – В большую голубую спальню на втором этаже.
– Ой, – вскрикнула служанка и вдруг осеклась, испугавшись сказать лишнее, – да, мадам.
Она кивнула и поспешила в кладовую. Рафаэлла же тем временем поднялась по лестнице. Никакой особой радости по поводу приезда сюда она не испытывала, но здесь было по крайней мере спокойно, и она могла укрыться от постоянной суеты, царившей в доме ее матери в Испании. После этого второго переезда она решила, что, как только продаст свой дом в Сан-Франциско, обязательно обзаведется своим уголком. Она подумывала о том, чтобы купить небольшой участок земли неподалеку от Санта-Эухении, построить там небольшой домик по соседству с основным имением. А пока он будет строиться, она сможет жить в Санта- Эухении. Это будет для нее великолепным поводом не жить в городе. Все это она также хотела обсудить с отцом. Он занимался управлением ее собственности с тех пор, как она уехала из Сан-Франциско. И теперь она хотела узнать, в каком состоянии находятся ее дела. Через несколько месяцев она собиралась вернуться в Калифорнию и закрыть дом навсегда.
На миг она в нерешительности застыла возле больших, искусно инкрустированных двойных дверей в кабинет ее отца, но затем решила сначала зайти в свою комнату, снять пальто, помыть руки и причесаться. Она не торопилась встретиться с отцом. Она предположила, что он сейчас читает в своей библиотеке или просматривает документы, покуривая сигару.
Ни на минуту не прекращая думать о том, что делает, она повернула большую бронзовую шарообразную ручку. Прежде чем войти, ей пришлось открыть две пары двойных дверей. Когда же она наконец вошла, ей сначала показалось, что она ошиблась комнатой. Перед ней была высокая крупная блондинка, которая сидела за ее туалетным столиком в голубом кружевном пеньюаре с пушистым воротником. Она встала и пошла навстречу Рафаэлле, разглядывая ее с бесстыдным любопытством. Рафаэлла обратила внимание, что ее голубые сатиновые тапочки подобраны в тон к пеньюару. На какой-то бесконечный миг Рафаэлла застыла, не в состоянии понять, кто эта женщина.
– Я вас слушаю.
Она властно смотрела на Рафаэллу. Рафаэлла же решила, что ее сейчас попросят выйти из собственной комнаты. И тут она сообразила, что у ее отца могут быть гости, она приехала сюда без предупреждения. Но это казалось немного странным, ведь гостья могла спокойно переночевать в желтой или золотой гостиной на третьем этаже. Но i даже не пришло в голову задаться вопросом, почему ее поселил своих странных гостей в ее покоях, а не в гостиной.
– Простите, я думала… – Она не знала, что ей делать: войти в комнату и представиться, то ли вообще исчезнуть без слов.
– Кто пустил вас сюда?
– Я не уверена… Похоже, что новая служанка. – Рафаэлла любезно улыбнулась ей, но женщина лишь злобно спросила у нее, так, что Рафаэлле показалось, будто этот дом принадлежит этой крупной женщине.
– Кто вы?
– Рафаэлла Филипс. – Она слегка смутилась, а женщина тотчас же остановилась.
Рафаэлле показалось, что она уже где-то видела ее раньше. Ее лицо, походка казались Рафаэлле знакомыми, но она не могла вспомнить, где они встречались. В будуар вошел ее отец. На нем был красный шелковый халат, волосы хорошо уложены и напомажены. Однако на нем не было ничего, кроме слегка распахнутого халата, выставлявшего напоказ его мохнатую седую грудь и босые ноги.
