— Спасибо за комплимент. У тебя тоже неплохо получается, — серьезно отозвался он и неожиданно задумался. Чарли просто не представлял, что ему делать дальше. Можно было, конечно, снять лыжи, попрощаться с Моник и пойти обедать, но ему очень не хотелось терять своего маленького друга. Но и пригласить ее с собой он тоже не мог.
— Как вы с мамой договорились? — спросил он наконец. — Где вы должны встретиться? Она ждет тебя?
На самом деле причин волноваться за Моник не было. Горнолыжный курорт в Клэрмонте производил впечатление тихого и безопасного местечка, однако девочка была еще слишком мала, и Чарли не хотел отпускать ее одну.
В ответ на его вопрос Моник деловито кивнула и бросила быстрый взгляд на свои наручные часики.
— Мама сказала, что мы встретимся за ленчем.
— Тогда идем, я провожу тебя до кафе, — предложил Чарли, почувствовав себя ее покровителем и защитником. В жизни ему почти не приходилось сталкиваться с детьми, и он был поражен, как легко и быстро между ними установились отношения взаимного уважения и доверия. Кроме того, Моник очаровала его своей естественностью.
— Спасибо, — сказала девочка, когда они поднялись на веранду кафе и стали пробираться сквозь толпу к стойке. Ее матери нигде не было видно, и Моник сообщила об этом Чарли.
— Может быть, она уже поднялась на гору, — сказала она. — Мама ест совсем мало, прямо как птичка.
При этих ее словах Чарли почему-то представил себе этакую современную маленькую Эдит Пиаф, хотя он и был уверен, что мать Моник не была француженкой.
Чарли спросил, что бы ей хотелось съесть. Моник выбрала хот-дог, картофельные чипсы и шоколадный коктейль.
— Когда я приезжаю во Францию, папа заставляет меня есть правильную еду, — сказала она и поморщилась. — Тьфу, это такая гадость!
Чарли рассмеялся. Взяв для Моник то, что она просила, он купил себе гамбургер и стаканчик пепси и отнес все это на столик, который только что освободился. Энергичное катание основательно согрело его, и Чарли чувствовал себя превосходно.
Они уже почти расправились с едой, когда Моник, издав какой-то невнятный крик и вскочив со стула, замахала поднятыми над головой руками. Чарли обернулся, чтобы посмотреть, кому это она машет, однако в толпе лыжников, которые оживленно беседовали, жестикулировали, топали по полу своими тяжелыми ботинками, торопясь поскорее вернуться на гору, было почти невозможно определить, кто привлек к себе внимание девочки. Только когда высокая, статная женщина в элегантной, отороченной мехом бежевой парке и обтягивающих бежевых рейтузах оказалась возле самого их стола, он понял, что видит перед собой мать Моник.
Сняв черные очки, молодая женщина строго посмотрела на дочь. В ее лице было что-то знакомое, и Чарли показалось, что он уже видел ее, но никак не мог припомнить где. Возможно, они когда-то сталкивались в Европе, а может, она была телеведущей или моделью — этого Чарли не мог сказать. Зато он сразу отметил, что она держится очень уверенно и грациозно и что ее одежда — включая шапку из меха норки — подобрана с большим вкусом. Лицо ее, однако, не предвещало ничего хорошего ни Моник, ни ему самому.
— Где ты была? — требовательно спросила молодая женщина у Моник. — Я велела тебе ждать меня в ресторане в двенадцать часов.
В ее голосе зазвучал металл, и Моник испуганно подняла глаза на мать. Чарли поразился, как у такой суровой женщины может быть такая приветливая и раскованная дочь. Впрочем, он тут же подумал о том, что женщина беспокоилась за дочь, и ее волнение было вполне понятно — ведь на часах было без малого два.
— Прошу прощения, — вступился он за девочку. — Должно быть, это я виноват. Мы с вашей дочерью познакомились, когда поднимались вверх на подъемнике. Моник показывала мне, как здорово она умеет кататься, и мы, гм-м… немножечко увлеклись.
Женщина обожгла его возмущенным взглядом.
— Я вас не спрашивала, — отрезала она, и Чарли показалось, что он встречал эту женщину совсем недавно, только никак не мог припомнить, при каких обстоятельствах. Это было странно, поскольку в последнее время он не так уж часто общался с незнакомыми людьми. Потом взгляд его упал на Моник, и Чарли увидел, что девочка готова разрыдаться.
— Кто заплатил за твой обед? — продолжала женщина металлическим голосом, и Моник опустила голову еще ниже.
— Я заплатил, — снова вмешался Чарли, которому от души было жаль Моник.
— А где деньги, которые я дала тебе сегодня утром? — Молодая женщина сняла шапку, и Чарли увидел длинные золотисто-каштановые волосы, непокорной волной упавшие ей на плечи. Глаза у нее были темно- зелеными, а черты лица лишь отдаленно напоминали озорное личико Моник.
— Я их потеряла, — жалобно проговорила Моник, и две слезинки, выкатившись из ее глаз, побежали по щекам к подбородку. — Прости меня, пожалуйста…
И, закрыв лицо руками, девочка отвернулась, чтобы Чарли не видел, как она плачет.
— Да ничего страшного, честное слово!.. — поспешно сказал Чарли, желая успокоить обеих. Он чувствовал себя виноватым из-за того, что сначала задержал девочку, а потом заплатил за ее хот-дог. И он вовсе не имел в виду ничего дурного. Чарли прекрасно понимал, что имеет дело с ребенком, но мать Моник явно подозревала его в каких-то грязных намерениях. Сухо поблагодарив Чарли, она схватила дочь за руку и повлекла ее прочь, не дав ей даже закончить с едой.
Глядя им вслед, Чарли неожиданно почувствовал гнев. Совершенно необязательно было здесь устраивать скандал и доводить девочку до слез. Конечно, мать совершенно справедливо не разрешала Моник общаться с незнакомыми мужчинами, но ведь Чарли выглядел вполне прилично! Неужели он похож на совратителя малолетних?! В любом случае она могла бы подождать со своими криками и не унижать девочку при посторонних. Да и с ним она могла бы обойтись полюбезнее. Но тут уж ничего не поделаешь, видно, у женщины не самый лучший характер.
Приканчивая гамбургер, Чарли думал о них обеих — о девочке, с которой было так приятно поговорить, и о ее взвинченной, наэлектризованной и даже, кажется, напуганной матери. И тут вдруг он вспомнил, где эту женщину видел! Это была та самая сердитая библиотекарша, с которой он столкнулся в Историческом обществе в Шелбурне. Она тогда поразила его своей резкостью, да и сейчас вела себя не лучше. А может, подумал Чарли, это он выводит ее из равновесия одним своим видом? Хотя вряд ли она его сейчас узнала.
Потом он вспомнил, как Моник сказала, что ее мать постоянно плакала, пока они жили в Париже, и Чарли захотелось узнать о них побольше. От чего они бежали на другой континент? Почему хотели скрыться? Была ли мать Моник действительно такой, какой она выглядела, или ее ожесточили свалившиеся несчастья?
Чарли продолжал раздумывать об этом и тогда, когда подъемник тащил его наверх — на сей раз одного. Но на вершине горы он снова столкнулся с Моник. Глаза у нее все еще были припухшими, и она некоторое время колебалась, прежде чем вступить с ним в разговор, однако общительная и жизнерадостная натура девочки взяла верх над недавними огорчениями. Моник сообщила Чарли, что ей очень хотелось снова увидеть его, что она терпеть не может, когда мама так себя ведет, и что в последнее время она стала совершенно невозможной.
Чарли примерно так и предполагал и ответил в том смысле, что, как это ни печально, Моник, видимо, придется с этим смириться.
— Ты извини, мама была нелюбезна с тобой, — серьезно сказала девочка, глядя на него снизу вверх своими большими голубыми глазами. — Она очень устает, и у нее, наверное, нервы не выдерживают… То есть нервы… Она правда очень много работает; иногда я уже сплю, а она все сидит и пишет, пишет…
Но усталость вряд ли могла извинить поведение ее матери, и сама Моник это понимала. Ей было неловко за мать, которая ни с того ни с сего напала на Чарли, и она боялась, что теперь этого никак уже не исправить.
