— Тебе Герта ничего не говорила? Наверняка ведь касались вы этой темы. Ну, как она ко мне… Честно скажи, без всяких уловок. Нужно мне это, понимаешь. Иначе я просто брошу это дело. Не смешно разве — сорокалетний мужик перед девчонкой стелется, карьерой и семьёй рискуя, а она, возможно, только посмеивается, отойдя в сторонку. Нет, от наших совместных планов я не отказываюсь, не думай, что Леонид Мятлев ради «ля плю бель филь»[29] соглашается всю мировую систему то ли обрушить, то ли перестроить. Не Парис я и не царь Менелай. Просто желаю своё в этой истории положение отчётливо понимать… И дураком не выглядеть.
Примерно то же самое он уже спрашивал у Ляхова, правда, в другое время и в другой обстановке, которая успела существенно поменяться, даже относительно его собственных чувств.
Людмила засмеялась. Очень дружески положила ладонь на руку генерала, а глазами указала, чтобы налил ещё.
Мятлев мельком удивился — это же у неё выйдет больше ста грамм с утра без закуски? Зверски пьют господа «печенеги», не хуже старинных кавалергардов, пусть и девицы. Ну а его какое дело? Ну, пусть наберётся, завалится спать, а он с Гертой гулять отправится. Где-нибудь в «Национале» или у «Тестова» позавтракают плотненько…
Что сам он может набраться быстрее Людмилы, ему в начавшие сладко туманиться мозги не приходило.
— Что я скажу? Шансы у вас есть, как у каждого, кто хочет понравиться девушке, тем более — свободной. Другое дело — как ими воспользоваться. До вчерашнего вечера вы ей были достаточно интересны как человек и как мужчина. Поменялось что-нибудь с тех пор — не знаю, утром с ней не виделась. Вы бы должны сами лучше меня её
Вяземская взяла сигарету, подождала, пока Мятлев поднесёт зажигалку. Мизансцена требовала такого внешне незначительного штриха. Дымящаяся в длинных пальцах сигарета и слегка нервная затяжка придавали словам Людмилы искренности и убедительности.
— Как вы воспользуетесь этой информацией — ваше дело. Я не сводня, и опыт мой в таких делах — стремящаяся к нулю величина. Давайте лучше о деле, а то скоро Герта проснётся, и вам будет не до него. — Девушка улыбнулась понимающе и даже сочувственно. — Я вот какое решение приняла, пользуясь своими правами: в ту Москву я схожу одна. Встречусь с вашим другом, передам ему то, что считаете крайне важным. Или лучше — напишите записку, сообщите, что хотите (я читать этого не буду), добавьте, что форс-мажорные обстоятельства не позволяют вам вернуться минимум двое суток. Заодно попросите связаться с человеком из вашей организации, которому безусловно доверяете, с тем же Санниковым, если он действительно надёжный человек, передайте поручение — выяснить, кто организовал слежку за нами и за вами. Предпринимать совсем ничего не нужно, только выяснить… А потом у нас найдутся способы прекратить это безобразие.
— По вашей радикальной методике? — спросил Мятлев, подразумевая акции, с помощью которых Фёст демонстрировал Президенту свои возможности.
— Имейте в виду, Леонид Ефимович, — мило, почти соблазнительно улыбаясь, сказала Вяземская, — подразделения «Печенег» были созданы ещё до занятия Престола Олегом Константиновичем, во времена «демократической республики», как лично ему преданное подразделение специального (в широком смысле) назначения. За пределами Московского округа «печенеги» фактически считались «вне закона», отношение к ним было немногим лучше, чем к «организованным преступным группировкам», оттого любые наши методики и акции поневоле были крайне радикальными. Вторых шансов «печенегам» ни действительные враги, ни правоприменительные формирования петроградской власти обычно не давали…
— Теперь уже я вынужден возражать, — генерал встал из за стола. — Как я могу согласиться на твой «одиночный рейд», если, по твоим же словам, обстановки ты как следует не знаешь, твои портреты (если враги Президента и наши собственные оборотни перешли к решительным действиям) наверняка растиражированы в тысячах экземпляров, и ты, и Герта, и Вадим, возможно, числитесь во всероссийском розыске, тайном или явном… Слишком вы ловко и даже вызывающе умыкнули меня из парка. Сейчас там, может быть, землю в буквальном смысле роют, ищут тайный ход ко «второму» или «третьему» метро.
— Как раз за меня можете не опасаться. Внешность я изменю до полной неузнаваемости, оперативная подготовка у меня лучше, чем у любого из ваших сотрудников или врагов. Это в технике «первая Земля» вторую опережает, а «человеческий материал»… Не приходилось слышать, как отряд Ляхова в Москве с наёмниками из вашего мира, подкреплёнными тяжёлыми танками, разделался?
О том, что двух Ляховых поддерживал ещё и взвод корниловцев поручика Ненадо, она говорить не стала.
— Да и вообще, я там у вас засвечиваться не собираюсь. Высажусь, позвоню вашему Анатолию, назначу встречу в удобном месте, переговорю и назад. Намного безопаснее, чем разведпоиск по ближним тылам противника.
Тон и взгляд Вяземской отчётливо давали понять, что спорить с ней бессмысленно. Да и, при здравом размышлении, что ей там могло угрожать? Короткое появление в десятимиллионном городе одной- единственной девушки, достаточно подготовленной к гораздо более сложным заданиям, не может быть зафиксировано даже теоретически, пусть введены в действие сразу все «Перехваты», «Неводы», «Фильтры»…
— Садитесь, пишите записку, а я пока переоденусь, — поставила точку Людмила.
Вернулась она из недр квартиры раньше, чем через полчаса, и генерал сначала поразился глубине её «трансформации». Даже будучи готов к тому, что она тщательно загримируется, Леонид, как ни старался, не мог сейчас найти в облике стоявшей перед ним женщины ни одной знакомой черты. Мятлев не понимал, как это у неё получилось. Ну, изменила причёску, расчесав волосы и повязав их довольно безвкусной банданой, нацепила не слишком идущие ей очки, платье сменила на затёртый джинсовый костюм, под расстёгнутой курткой довольно заношенная майка с надписью «ай лав Нью-Йорк». Переобулась в модные нынче кеды, которые молодёжь от тринадцати и до тридцати вдруг начала носить по делу и не по делу. Любой «наружник», ориентированный на прежний облик девушки, в двух шагах разминётся и внимания не обратит. Это технически и психологически понятно, и, в принципе, даже такого камуфляжа достаточно, она на улицах Москвы станет невидимкой вопреки тому, что ревнители нынешней моды мечтают именно выделяться среди стандартно одетой «серой массы», не соображая, что именно в таковую они и превращаются, тем вернее, чем старательнее подчёркивают свою «неординарность».
Гораздо более удивительным и даже пугающим было то, как изменилось её лицо. Она будто постарела лет на десять, а то и больше. Оказалось, что красота и изумительная правильность её черт легко способны превратиться в свою противоположность — никакой индивидуальности вроде лёгкой асимметрии, присущей только ей формы носа или губ. Просто анатомически безупречный муляж, манекен, с которым можно делать что угодно. И мимика стала сглаженной, невыразительной, как у аутистки, кожа приобрела нездоровый, офисный оттенок. Губы, тронутые нездорового оттенка блёклой помадой, утратили чувственную полноту и естественную яркость, стали заметно тоньше, да вдобавок кривились словно навсегда приклеенной усмешкой неприятия и пренебрежения ко всему окружающему миру.
Вдобавок ко всему Людмила слегка ссутулилась, чуть изогнула спину в сторону висящего на левом плече розового рюкзачка.
Генерал увидел её сначала глазами обычного прохожего, потом патрульно-постового милиционера. Удивительно тонкую грань нашла Вяземская. Ни у мужчин, ни у женщин, кроме таких же, как она профессиональных участниц всякого рода «акций протеста», эта терзаемая комплексами, рано постаревшая особа не вызовет ни малейшего интереса. Скорее — желание поскорее отвернуться и отстраниться, оказавшись слишком близко в вагоне метро.
А любой патрульный милиционер признает в ней коренную москвичку, не представляющую интереса ни с какой точки зрения. Регистрацию проверять бессмысленно, самых маленьких денег с неё не слупишь ни под каким предлогом, а на скандал по любому поводу нарваться очень даже можно.
— Блеск, — сказал Мятлев, тщательно изучив маскировку. — А говорила — нашей обстановки не
