– Бог мой! – Он удивленно повернулся к ней, потом резко прижал к себе и снова отстранил. Голос его дрожал: – Все, Фэй… войне конец. Японцы окружены. В Европе война кончилась несколько месяцев назад. А теперь вообще все.
Разрыдавшись, она обняла его. На площадке все плакали и смеялись. Вносили новые ящики с шампанским. Шумно хлопали пробки.
– Конец! Конец! – И это уже не о фильме. Прошло несколько часов, прежде чем Фэй смогла уехать домой, на Беверли Хиллз. Боль от того, что закончилась работа над фильмом, давно прошла. Ее захлестнула радость – конец войне! Здорово! Ей был двадцать один год, когда бомбили Пирл-Харбор, а теперь, в двадцать пять, она взрослая женщина и находится на вершине карьеры.
Сколько раз она твердила себе: «Этот год должен быть удачным». И не могла представить, как сделать, чтобы работать еще лучше. Возможно ли это? Да, возможно. Роли становились серьезней, объемней, похвалы – обильнее, деньги текли рекой. Единственное горе – смерть родителей.
Фэй печалилась, что они больше не порадуются за нее; Их не стало в прошлом году. Отец умер от рака, мать погибла в автокатастрофе, на скользкой дороге в Пенсильвании, близ Янгстауна. Она пыталась перевезти мать к себе в Калифорнию, но та не хотела уезжать из дома. Теперь Фэй осталась одна. Маленький домик в Гроув Сити, в Пенсильвании, продан год назад. У нее не было ни сестер, ни братьев. И, кроме преданной супружеской пары, которая вела хозяйство в ее маленьком красивом доме на Беверли Хиллз, у Фэй Прайс не было никого. Но она редко чувствовала себя одинокой, вокруг всегда толпились люди; она наслаждалась работой, обществом друзей.
Конечно, странно в ее годы не иметь семьи. Фэй никому не принадлежала и до сих пор удивлялась, как ей удалось достичь успеха и богатства за такое короткое время. Даже в двадцать один гол, в самом начале войны, ее жизнь была совсем иной, чем дома, а сейчас, после последних гастролей по линии Объединенной службы организации досуга войск, начавшихся два года назад, она еще больше устоялась. Фэй купила дом, снялась с тех пор в шести картинах. Жизнь казалась нескончаемым кружением премьер, выступлений, пресс-конференций, а в промежутках она вставала в пять утра и шла работать над фильмом.
Ее следующая картина должна была начаться через пять недель, а Фэй уже читала сценарий по нескольку часов каждый вечер, перед сном. Агент уверял ее, что новый фильм тянет на «Оскара», но она смеялась в ответ… Забавная мысль… ну, и кроме того, у нее уже есть один, и еще два раза она выдвигалась на этот главный приз Академии киноискусства. Но Эйб настаивал, и Фэй приходилось ему верить. Странным образом он заменил ей отца.
Она повернула направо, на Саммит Драйв, и через минуту оказалась возле дома. Привратник, живший в маленьком флигеле у ворот, с улыбкой выбежал навстречу.
– Хороший был день, мисс Прайс? – Старый, седой, он был благодарен ей за работу, которую она дала ему год назад.
– Конечно, Боб. А ты слышал новости? – Было видно, что он еще ничего не знает. – Война кончилась! – Она одарила его улыбкой.
Слезы выступили у него на глазах. Он был слишком стар, чтобы пойти на Первую мировую войну, но там погиб его единственный сын, и теперешняя война ежедневно напоминала ему о горе, которое они с женой тогда пережили.
– Вы уверены, мэм?
– Абсолютно. Война кончилась. – Фэй коснулась его руки.
– Слава Богу! – Голос старика задрожал, он отвернулся, чтобы вытереть слезы. Потом, заглянув в ее красивое лицо, повторил: – Слава Богу!
От полноты чувств она хотела поцеловать его, но подождала, пока он закроет роскошные медные ворота, всегда начищенные до блеска.
– Спасибо, Боб.
– Спокойной ночи, мисс Прайс.
Позднее он поднимется на кухню ужинать с ее дворецким и горничной, но Фэй не увидит его до завтра, когда снова придется выезжать. Он работает только днем, а вечером ее возит дворецкий, Артур, и открывает ворота своим ключом. Фэй предпочитала сама водить свой красивый синий «линкольн- континенталь» с откидывающимся верхом. Вечером Артур вывозил ее уже в «ройсе».
Вообще-то, впервые покупая машину, она была в некотором смущении, но автомобиль был так красив, что Фэй не смогла устоять. В возбуждении она села за руль, вдыхая запах роскоши, исходящий от кожаных сидений и толстого серого коврика под ногами. Даже деревянная отделка в этой великолепной машине была неповторимой. И наконец Фэй решила: покупаю.
В двадцать пять лет успех ее больше не смущал, она имела право на этот «более-менее» приличный автомобиль. Ей не на что тратить деньги, а зарабатывала она много, и совершенно не понимала, куда их девать. Что-то куда-то вложила по совету агента, но остальные ждали своего часа, и их надо было тратить.
Фэй выглядела не так экстравагантно, как большинство звезд ее времени. Те носили изумруды и бриллианты, покупали диадемы, демонстрировали их на встречах с публикой, с другими киношниками, носили собольи шубы, меха горностаев, шиншилл. Фэй одевалась сдержаннее, вела себя скромнее, хотя у нее тоже были красивые наряды и две-три превосходные шубы. Пальто из песца Фэй просто обожала, в нем она походила на изящную светловолосую эскимосочку. Фэй надевала его прошлой зимой, в Нью-Йорке, и видела, как люди застывали с открытым ртом, когда она проходила мимо. Еще у нее было темно-шоколадное соболье пальто, купленное во Франции, ну, и обыкновенная норка, на «каждый день», весело думала она…
Как изменилась ее жизнь! В детстве Фэй всегда ходила в стоптанных туфлях, ее родители были слишком бедны. Великая депрессия тяжело прошлась по ним, родители долго оставались без работы, очень долго. Отец перенес это крайне тяжело, перебивался случайными заработками и в конце концов возненавидел свою жизнь. Мать нашла место секретарши, но это казалось Фэй бесконечно скучным занятием. Вот почему кино виделось ей волшебством. Как хорошо на несколько часов убежать от серой жизни! Она откладывала каждый пенни, попадавший ей в руки, и, накопив на билет, сидела в темноте, раскрыв рот, и не отрываясь смотрела на светящийся экран. Может быть, тогда кино и запало ей в душу, и она поехала в Нью-Йорк искать работу модели…
А теперь поднимается по трем мраморным ступенькам собственного дома на Беверли Хиллз, а
