— Это должно быть очень занятно, — сказал он. — И, может быть, тебе как раз представится возможность взять у него автограф. Тебе принц Чарльз не откажет.
Он негромко рассмеялся, потом спросил серьезно:
— Как ты думаешь, сможешь позвонить мне вечером, когда все закончится?
— Попробую. Боюсь только, что вернусь очень поздно — вечером у меня еще одно мероприятие. Видишь, какую жизнь я теперь веду? Обедаю я с принцем Чарльзом, а ужинаю, кажется, с принцессой Софией.
— Трудно тебе, — посочувствовал Пол. — Хуже, чем на войне.
Он поддразнивал ее, но за этим чувствовались искренние интерес и беспокойство.
— Ладно, я позвоню, — пообещала она. — Ведь теперь мы в одном часовом поясе.
— Да, — подтвердил Пол, — почти.
На этом разговор закончился. Глэдис положила трубку и, подойдя к окну, посмотрела вниз на оживленную Брук-стрит. Это была очень красивая, очень аккуратная и очень английская улица, и Глэдис почувствовала себя почти счастливой. Лондон всегда ей нравился — это был ее самый любимый город после Парижа. Она решила купить перед отъездом как можно больше открыток и сувениров. Кроме того, у нее ведь был фотоаппарат, так что Глэдис сама могла снимать все, что ей понравится.
Но пора было собираться. Бросив быстрый взгляд на часы, Глэдис поспешила в ванную комнату.
До самого вечера она опять фотографировала. Казалось, любимая работа вполне заменяет ей и отдых, и еду. Глэдис невольно подумала, что давно уже не проводила время так приятно и содержательно.
О годах, на протяжении которых она была отлучена от фотографии, ей напомнила встреча с человеком, с которым Глэдис работала в Кении лет двадцать тому назад. Это был веселый, огненно-рыжий ирландец по имени Джон О'Малли. Он сразу узнал ее и пригласил зайти после приема в один из ближайших пабов.
— Послушай, куда ты провалилась? — спросил он, когда Глэдис села за столик, облокотившись на столешницу некрашеного дуба. — Я, грешным делом, думал, что тебя наконец-то подстрелили — ты всегда хваталась за самые головоломные задания. Где ты пропадала все это время?
— Все очень просто, Джон, — ответила Глэдис. — Я вышла замуж и родила четырех детей. Теперь у меня два мальчика и две девочки.
— Так какого же черта ты снова взялась за старое?! — воскликнул Джон. Глэдис пожала плечами:
— Откровенно говоря, я соскучилась по работе.
— Я всегда знал, что ты ненормальная, — заявил Джон, заказывая двойной виски. На сегодня он закончил съемки и мог позволить себе расслабиться. Глэдис же предстоял еще один прием, поэтому она потягивала легкий эль, закусывая подсоленным миндалем..
— Нет, серьезно! — добавил он, увидев, что Глэдис улыбается. — Я всегда считал, что для нас, бродяг, не может быть ничего лучше, чем уйти на покой и завести ребятишек, пока нас действительно не подстрелили. Правда, сейчас не так опасно, как бывало, но всегда остается шанс, что кто-нибудь из наследных принцев напьется и разобьет тебе голову бутылкой. Кроме того, есть еще горячие парни из ИРА[1] — их хлебом не корми, дай кого-нибудь взорвать. Иногда мне бывает стыдно, что они тоже ирландцы…
Они заговорили о взрыве самолета в сентябре. Глэдис упомянула, что в этой катастрофе погибла ее знакомая.
— Это позор, Глэдис, вот что я тебе скажу! — разгорячился О'Малли. — Я просто ненавижу такие истории, особенно если гибнут дети. Можно убивать солдат, можно разбомбить ракетный завод, но нельзя трогать детей! Эти сволочи-террористы никогда об этом не думают!
Глэдис сочувственно кивнула головой. — Ничего, не обращай на меня внимания, — сказал Джон, заметив ее взгляд. — После второго стакана виски я всегда завожусь и начинаю говорить о человеческой жестокости. После третьего меня посещает романтическое настроение, и тогда — берегись!
Он широко улыбнулся, и Глэдис почувствовала, как у нее потеплело на душе. За те двадцать лет, что они не виделись, Джон О'Малли нисколько не изменился, разве что лицо его стало еще более красным, да в огненно-рыжей шевелюре появились серебряные нити. Разговаривать с ним, во всяком случае, было по- прежнему приятно.
Но через полчаса им пришлось расстаться. Вечер Глэдис отработала как по нотам. Огромный обеденный зал, освещенный свечами в бронзовых канделябрах, лакеи в напудренных париках и ливреях, старинный фарфор и начищенное до блеска столовое серебро должны были отлично смотреться на снимках, создавая нужное настроение.
Впрочем, в глубине души Глэдис была рада, что это последний прием перед бракосочетанием. Не то чтобы ей надоело снимать высшую аристократию Европы и мира — просто Глэдис не терпелось взяться за ту, другую историю.
Вернувшись в отель, она позвонила домой. Джессика, которая взяла трубку, сказала, что они как раз собираются ужинать. Глэдис поговорила с каждым из детей и с облегчением узнала, что они чувствуют себя прекрасно. Вчера они побывали в парке аттракционов, а днем раньше Дуг водил всех на каток. Глэдис захотела поблагодарить мужа за это, но Дуг передал через Джессику, что не может подойти. Настроение у Глэдис снова упало. Повесив трубку, она почувствовала себя так одиноко, что, почти не отдавая себе в этом отчета, набрала номер телефона Пола.
Глэдис надеялась, что он не спит, и Пол действительно еще не ложился. Она рассказала ему о сегодняшних приемах, описала всех, кто на них присутствовал, и поразилась тому, что с большинством Пол знаком лично.
— На какой час назначено завтрашнее бракосочетание? — спросил он наконец.
— На пять, — ответила Глэдис.
— А что ты собираешься делать до этого времени?
— Спать. — Глэдис усмехнулась. — Вообще-то я еще планировала зайти в полицию — уточнить насчет той, второй работы…
Пол знал и об этом задании Глэдис.
— Похоже, ты зря времени не теряешь, — заметил Пол. «Как и Седина», — подумал он про себя, но вслух ничего не сказал. — Позвони мне завтра, расскажешь, как прошла свадьба и кто из наследных принцев напился и уснул лицом в салате, — попросил он, и Глэдис рассмеялась.
— Конечно. Ведь все они — твои близкие знакомые!
— Звони в любое время: даже если я буду не на вахте, спать я все равно не буду, — добавил Пол, и Глэдис улыбнулась. К этому времени она уже поняла, что Пол ведет сейчас преимущественно ночной образ жизни. Главной причиной этого была боязнь вернуться в привычный мир и обнаружить, что там нет Седины. Лишь наедине с ночным мраком и пустынным океаном он забывался. Тогда терзавшие его боль и тоска немного отступали.
Глэдис прекрасно это понимала, поэтому она сказала тихо:
— Ничего, Пол, ничего… Когда-нибудь ты вернешься.
— Наверное, — грустно согласился он. — Но пока мне очень трудно себе представить, как я буду жить без нее. Проще всего было бы начать жить заново, но для этого я, наверное, слишком стар.
Ему было не так уж много лет, но Глэдис понимала, что, раз он так говорит, значит, так он и чувствует. По крайней мере — пока… И, как ни парадоксально это звучало, помочь избавиться от этой слабости ему могло только время.
— Похоже, мы с тобой поменялись ролями, — сказала она со смехом. — Сначала ты уговаривал меня, что вернуться в фотожурналистику мне нисколько не поздно, теперь то же самое делаю я. Начать жизнь заново можно всегда.
Пол был на четырнадцать лет старше Глэдис, однако ни он, ни она не замечали этой разницы. Они чувствовали себя братом и сестрой, но иногда Глэдис ощущала, как ее словно пронзает слабый электрический разряд. Она испытала это еще при первой встрече с Полом. Как ей казалось, он тоже почувствовал нечто подобное. Но это ничего не значило. Пол продолжал хранить верность Седине, к тому же Глэдис знала: он все еще чувствует себя виноватым за то, что не погиб вместе с ней. Во всяком случае, никакого разумного, рационального объяснения тому, почему ему суждено было пережить Седину, Пол найти не мог, как ни старался. Общих детей у них не было, его собственный сын давно вырос, да и внукам тоже жилось неплохо. Иными словами, он не чувствовал себя нужным кому-то. Об этом он без обиняков заявил
