Оливер в недоумении смотрел на нее, потом усмехнулся:
– Они, наверное, пришли в ярость.
– О да, – подтвердила Чарли с улыбкой. – Я думаю, теперь на Бродвее можно поставить крест. Но телекомпания меня любит. – И добавила: – Я боялась, Олли, тебе звонить.
– Почему?
– Потому что я тебя так обидела. То собираюсь тебя бросить и улететь в Нью-Йорк, то прихожу и говорю, что все о'кей. Я не имела права так с тобой поступать. Вот это и написано в записке. Я решила, что надо тебе сообщить, пока ты не прочтешь где-нибудь сам, и посчитала, что если ты захочешь отозваться, то отзовешься. Но вообще-то надежд у меня почти не было.
Она говорила это таким тоном, будто ничего уже от него не ждала и намеревалась горевать о своем поступке до конца жизни.
Олли пытался уяснить себе все сказанное, и вдруг Чарли, словно желая разрядить атмосферу, оглядела кухню и, не увидев клетку со свинкой, спросила:
– Кстати, а как поживает мой тезка?
Олли усмехнулся, чувствуя, что многопудовый груз свалился с его плеч:
– На время отсутствия Сэма сослан в гараж, шуму от этой маленькой твари слишком много. У меня и так со сном нелады, чтобы еще слушать, как он забавляется.
– Я тоже все это время мучилась бессонницей. Неплохо я все понапутала, а, Олли? – спросила она тихим, грустным голосом.
' Оливер кивнул:
– Возможно. – И слегка ей улыбнулся. – Может быть... а может, и нет. В жизни важен окончательный поступок. Все мы делаем ошибки.
Они продолжали неловко стоять на кухне, их глаза выражали боль, опасение, напряжение – ведь решалась их судьба. Так много можно было потерять... и так много выиграть. Все зависело теперь от него.
– Я по тебе скучала, Олли. И буду скучать долго-долго, если ты меня не простишь.
Она настолько его любила, что пришла просить прощения.
– Каждый день я хотела тебе позвонить... или приехать... чтобы сказать, что сожалею... что была круглая дура... что ошиблась, считая пьесу на Бродвее важнее тебя. Я поступила мерзко, хоть потом и одумалась.
– Ты поступила честно, – поправил ее Олли. – Именно этого тебе всегда хотелось. И ты, Чарли, имела на это право.
– Ты для меня был важнее. Я просто до конца этого не понимала, пока не потеряла тебя. Но потом было уже поздно.
Глядя в его глаза, Шарлотта подумала было, что приехала напрасно, но Оливер с тем же странным выражением лица медленно приблизился к ней.
– Кто тебе это сказал? – прошептал он и привлек ее к себе. – Кто тебе сказал, что было поздно? И кто говорит, что ты ошибалась, а я был прав? Я себе тысячу раз говорил, что мог бы переехать с тобой обратно в Нью-Йорк, что мы могли бы поселиться в моем доме в Перчесе. Какое я имел право становиться на твоем пути?
– Ты имел полное право... Тебе надо думать и о твоих детях. А я думала только о себе.
– А теперь?
Олли говорил с трудом. Он все так же сильно ее любил, и снова стоять с ней рядом было для него мукой.
– Я тебя, Олли, так сильно люблю.
Чарли словно легонько выдохнула эти слова, и тогда он медленно поцеловал ее. Только это он и хотел услышать, только это его интересовало, только ради этого он жил с тех пор, как расстался с ней.
– Я тебя тоже люблю... Ты не представляешь, как я по тебе тосковал. Думал, что с ума сойду...
– И я думала.
Она вдруг улыбнулась, а Олли подхватил ее и понес по дому.
– Куда ты меня тащишь? – смеялась Шарлотта. Она снова была счастлива. Любимый обнимал ее, он не сердился на нее и был также удручен разрывом. Слава Богу, что она отказалась от Бродвея. – Что ты делаешь?
Он торжественно шагал по лестнице в направлении своей спальни.
– Несу тебя в свою кровать, там тебе место, пока не научишься себя вести... чертова знаменитость... Больше ты мне такой фокус не выкинешь!
Олли, бранясь, пронес ее в дверь. Шарлотта смеялась – его глаза снова были такими теплыми и счастливыми.
– Олли, прости меня...
Он продолжал держать ее в объятиях, словно действительно не желал больше отпускать.
– Не надо. Я тоже был круглым дураком.
– А теперь?
