– Что и?
Она его боялась. Страх появлялся у нее вообще-то редко, а теперь впервые в жизни она боялась собственного мужа.
– Ты если о чем-то думаешь, то обязательно делаешь выводы или предпринимаешь какое-то действие.
– Ты меня хорошо знаешь, – улыбнулась Сара и снова погрустнела. Ей ужасно не хотелось открывать свою тайну.
– Что ты от меня скрываешь, Сарри? Я не успокоюсь, пока не узнаю, что у тебя на уме.
– Да ничего у меня на уме нет.
Но ей не удавалось убедить даже себя, ее хватало только на уклончивые ответы.
– Может, это возрастной кризис?
– Как, опять? – поморщился Олли. – У тебя же он был два года назад. А теперь моя очередь. Ну ладно, дорогая... говори, в чем дело.
– Не знаю, Олли...
– Речь идет о нас?
Когда он об этом спросил, глаза его стали грустными.
– Ну конечно, нет. Как это возможно? Ты молодчина... Это все я... Нарастающее беспокойство или, может, его отсутствие. Мне кажется, что все годы нашей супружеской жизни я простояла на месте.
Олли ждал затаив дыхание. Шампанское, вино, праздничная атмосфера – все было забыто.
– Я ничего не сделала. А ты добился очень многого.
– Не говори глупостей. Миллионы парней в рекламном бизнесе ничем не хуже меня.
– Не надо. Вспомни, что ты только что говорил мне. Через пять лет, если не раньше, ты станешь генеральным директором фирмы «Хинкли, Берроуз энд Доусон». У тебя одна из самых блестящих карьер в твоей отрасли.
– Это ничего не значит, Сара, ты знаешь. Успех приятен, но он приходит и уходит. И что? А ты вырастила троих великолепных ребят. Это куда важнее.
– Какое теперь это имеет значение? Они выросли. Через год-два уедут, во всяком случае, Мел и Бенджамин, и что тогда? Сидеть и ждать, пока уедет и Сэм? А потом провести остаток жизни за телесериалами и разговорами с Агнес?
От такой перспективы Саре захотелось плакать. Оливер рассмеялся. Смотреть днем телевизор действительно было не в ее духе. Она предпочитала читать Бодлера или Кафку.
– Ты представляешь все в слишком мрачном свете, дорогая. Никто не мешает тебе делать что заблагорассудится.
Он на самом деле так считал, но не представлял себе масштаба ее устремлений. Сара давно похоронила их, упрятала куда-то в старый чемодан или сундук, вместе с дипломом Редклиффского колледжа.
– Ты не шутишь?
– Конечно, нет. Ты можешь работать внештатно, на полставки, снова писать рассказы. В общем, делать все, что тебе вздумается.
Сара сделала глубокий вдох. Момент был подходящий независимо от того, готова она или нет. Надо ему сказать.
– Я хочу продолжить образование. Ее голос едва было слышно.
– Я думаю, это отличная идея.
Олли почувствовал облегчение. У нее не роман. Она просто хочет походить на лекции.
– Ты можешь посещать местный университет здесь, в Перчесе. А если это несколько растянуть по времени, ты могла бы даже и магистерскую диссертацию защитить.
То, как он это сказал, внезапно разозлило ее. Она может посещать местный университет и «растянуть это во времени». На сколько? На десять лет? На двадцать? Уподобиться тем бабусям, которые посещают литературные курсы и ни строчки не пишут?
– Я не это имела в виду.
Голос Сары вдруг стал тверже и громче. Теперь муж был врагом, тем, кто не дает ей поступать так, как она хочет.
– Что ты задумала? – спросил Олли в замешательстве. Она на мгновение прикрыла глаза, а потом раскрыла и посмотрела на него.
– Меня зачислили в аспирантуру в Гарвард. Наступило длительное молчание. Олли смотрел на нее и пытался понять, о чем она говорит.
– И что это значит?
Он вдруг перестал понимать то, что ему говорила эта женщина, которую, как ему казалось, он хорошо знал, с которой спал на протяжении двух десятков лет. За какое-то мгновение она стала ему чужой.
– Когда ты подала документы?
– В конце августа, – ответила Сара спокойно. В ее глазах горела та же настойчивость, что и в молодые годы. С каждой секундой она превращалась в другого человека.
